выставка / живопись
В "Я-галерее", которая не сбавляет оборотов даже летом, представлена первая в Киеве персональная выставка львовянина Евгения Равского. В проекте "Warner Sisters Presents, или что-нибудь из Шекспира" художник вдоволь налюбовался четырехлетней дочерью, обнаружив в ее маленьком мире большие человечески страсти. Рассказывает МАРИЯ ХАЛИЗЕВА.
Едва ли поспоришь с тем, что всякое новое имя в столичных галереях — это хорошо. Потому как парад планет, в который давно превратилась местная культурная жизнь, наблюдать становится все скучнее и скучнее. Для забродившего уже киевского арт-болотца это как вирус, который, попадая в ослабленный организм, активизирует его защитные функции и креативные ресурсы.
Львовянин Евгений Равский для Киева — имя новое. Или, может быть, хорошо забытое старое: в свое время он закончил Республиканскую художественную школу, пытался поступить в Национальную академию изобразительного искусства и архитектуры, но недобрал баллов и вернулся на малую родину, где его до сих пор считают столичной штучкой. Для Львова Равский, что называется, артом не вышел: его гиперреализм новолейпцингского толка глубоко чужд тамошнему художественному ландшафту — как луврская пирамида или сиднейская опера, которые он методом фотомонтажа пытался вживить в открыточные виды Львова в своем прошлогоднем проекте для проходившей в культурной столице "Недели актуального искусства '7'". Куда лучше Равского (стипендиата вездесущей Gaude Polonia) знают в Польше, и в этом он, конечно, абсолютно львовский художник — они все-таки гораздо больше "там", чем "здесь".
Вот и первые работы проекта "Warner Sisters Presents, или что-нибудь из Шекспира" сначала были представлены в люблянской галерее "L2", но полноценную премьеру получили все же в киевской "Я-галерее". На десяти полотнах автор запечатлел свою четырехлетнюю дочь — очаровательную кокетку с глазами-ромашками и пушистыми ресницами, в которых путается солнечный свет, неизменно присутствующий в работах Равского и роднящий его со знаменитым немцем Герхардом Рихтером, таким же любителем легкой пересвеченности.
Кровиночку свою Равский выписывает с отеческим вниманием и любовью. Вот она в веночке и с ангельскими крылышками со смесью ужаса и любопытства смотрит на огромного Бэтмена, летящего раненым демоном по краю полотна. Сюжетную коллизию подчеркивает стилистический контраст: справа — лиричность русского салона в лучших традициях детских портретов Харламова и Маковского, слева — мускулистый комикс о супергероях. Или вот еще фотографически живая девочка, писанная в глубоких приглушенных цветах, смотрит на фигурку человека--летучей мыши, одиноко стоящую на столе, как на сцене,— в луже мертвенно-белого света в пятнах алой крови, так что получается почти кадр из родригесовского "Города грехов".
Не последнюю роль в проекте играет и Шекспир, цитатами из произведений которого озаглавлены работы. Они прописаны на полотнах SMS-латиницей так, что кажутся субтитрами к фильму, живописная раскадровка которого попала в галерею. Драматичные строчки, превратившиеся практически в хокку, аллегорически описывают мизансцены, выявляя в бытовых сценках из жизни детей какие-то совсем уж взрослые страсти.
Но Шекспир Шекспиром, а главное здесь все-таки девочка. Человек-то — мера всех вещей, даже если ему всего четыре года.