Вениамин Владимирович Симонов работает в Счетной палате начальником инспекции по контролю за банковской системой, кредитными учреждениями и мониторингу финансовых рынков — обычный, в сущности, чиновник. Но это — на работе. В жизни он — игумен Филипп, единственный действующий священнослужитель, состоящий на государственной службе.
— Как получилось, что вы, монах, стали чиновником?
— На самом деле все получилось наоборот. Я работал чиновником, а потом стал монахом. В 1992 году, когда я работал в Министерстве внешних экономических связей, я принял монашеский постриг. Мое светское руководство посмотрело на это сквозь пальцы, а священноначалие пришло к выводу, что мне не стоит полностью порывать те связи, которые имели место на тот момент. Так с благоволения тех и других мне было разрешено совмещать священническое служение, монашескую жизнь со светской работой. Потом уже эта работа трансформировалась в деятельность на финансовом рынке, а затем во властных структурах.
— Судя по вашей биографии, ваша светская карьера развивалась быстрее и успешнее, чем церковная?
— Сложно сказать, что есть успех с точки зрения духовной. Если мыслить светскими понятиями, то успех — это динамичная карьера, награды. Причем часто эти награды получаешь просто по выслуге лет. Такой автоматический подход. А что понимать под успехом в духовной сфере? Я не уверен, что успешная карьера способствует быстрому духовному росту. Иногда бывает так, что человек очень быстро продвигается, священноначалие к нему благоволит, а духовно он, наоборот, умаляется. А бывает, человек всю жизнь прожил простым иеромонахом, а потом к его могиле не зарастает народная тропа. Вот и думайте, что такое успех.
— Трудно ли быть чиновником и священнослужителем одновременно? Что приходится преодолевать и с чем мириться?
— Монашество — это система до некоторой степени эгоистическая. Первая твоя задача — спасать самого себя. Но если Бог послал тебе дарование, а священноначалие на него смотрит благосклонно, то в меру своих духовных сил и знаний можно предпринять попытку спасти людей и вокруг. Спасение своей души — это умение "войти в себя", сосредоточиться на своем внутреннем мире, а для этого нужно заглушить все внешние мешающие факторы. Нужно настолько утомить себя духовной или физической работой, поклонами, постом, чтобы на светские радости уже отвлекаться не хотелось бы.
Но если ты читаешь молитву или выполняешь келейное правило и вдруг чувствуешь, что ты рассеялся и устал, — прекрати. Соответственно у каждого монаха свое правило, и для каждого правила — свой перерыв на физический или умственный труд.
Моя светская работа и есть этот перерыв. Не обязательно копать огород лопатой. Есть много других способов утомить себя настолько, чтобы не было желания смотреть по сторонам.
— Как церковное начальство относится к вашей светской работе?
— Мой епархиальный владыка меня на это благословляет, покойный Патриарх Алексий II смотрел на дело также достаточно благосклонно. Как будет на это смотреть святейший Патриарх Кирилл, я еще просто не знаю, поскольку на эту тему мы с ним не разговаривали. Как благословит, так и будет.
— Работа в светском учреждении вынуждает вас отступать от требований монашеской жизни?
— Как раз наоборот. То есть, имея настолько спрессованное время, приходится чем-то жертвовать. И жертвовать обычно приходится какими-то личными делами, маленькими радостями общения с интересными людьми и вообще просто "лишним" для монаха временем.
— Как относятся ваши коллеги в Счетной палате к тому, что рядом с ними работает монах?
— Я бы сказал, уважительно. Мы не фиксируем внимание на моем служении. Когда я работал на финансовом рынке, было проще. Там я не был связан законодательством и имел право проповеди там, где я хотел, и когда хотел. Закон о государственной службе предписывает: в госучреждениях не должна вестись религиозная проповедь. Но если у кого-то возникают вопросы, всегда можно найти время для того, чтобы на них ответить.
— Коллеги приходят советоваться?
— Конечно. Далеко не всегда и не каждый может найти время, чтобы посетить храм, когда там идет служба и когда священник может тебя выслушать. Человек носит свои проблемы и иногда доносит их до меня.
— А как к вам обращаются коллеги: отец Филипп или по имени и отчеству?
— Кому как удобнее.
— Вы сейчас в Счетной палате занимаетесь проблемами финансового кризиса. Расскажите поподробнее о своей работе.
— Сейчас одна из главных наших задач — понять, как работают принятые антикризисные меры. Счетная палата — фактически единственный орган, который дает власти возможность контролировать организации, которые используют государственные ресурсы. Государственные структуры мы и раньше проверяли. А сейчас закон дает нам право контролировать коммерческие организации, которые получают бюджетные средства. И самое главное — выявлять, что мешает движению этих средств и их эффективному использованию. Наша основная цель — не "схватить за руку". Я всегда исхожу из презумпции невиновности и считаю, что те организации, которые получают государственные средства, сформированы из людей честных. Когда в прошлом году банки упрекали, что они не довели деньги до реального сектора, то этот вопрос был не к банкам, а к тем, кто давал им эти деньги под 18 процентов годовых в условиях падающей экономики. И банки понимали, что эти деньги надо будет в декабре отдать. Они, естественно, перевели деньги в валюту, депонировали на валютные счета, потому что это был единственный инструмент, позволяющий тогда дать не только 18, но и больше процентов годовых. Часть они положили себе в карман в качестве маржи, но никто ничего не украл. А государству они к 31 декабря вернули столько, сколько государство хотело от них. Но если государство при этом ожидало, чтобы за 3 месяца промышленность сделала им 18 процентов годовых из этого кредита, то это наивность, если не глупость. И тогда мы об этом написали в правительство. Но прочитали это, по-моему, в январе.
— Вы призываете в случае чего к совести как духовное лицо?
— Совесть — это очень хорошее понятие, когда мы с вами находимся в стенах церкви. Но когда речь идет об экономической деятельности, совесть заключается только в одном: закон надо выполнять. И не обижайся на государство, когда оно направляет к тебе налоговую проверку, после которой тебя сажают или накладывают аресты на счета и т. д. Рынок — это не когда каждый делает все, что он хочет, топит других, а сам, желательно приворовывая бюджетные средства, хорошо живет на Канарах или в ином месте. Западная практика нам показывает: рынок — это прежде всего жесткое соблюдение законодательства, и каждый шаг в сторону от законодательства приводит к очень неблагоприятным последствиям. Как это видно из последних двух финансовых скандалов в США, связанных с образованием финансовых пирамид. Очень приличные люди были втянуты в этот скандал. Но теперь разговор идет не о приличности этих людей, а о том, сколько лет они проведут вдали от общества.
— Но ведь помимо светских законов существует закон Божий.
— Закон Божий касается лично вас. Он не касается экономической сферы. Есть протестантская точка зрения, что вместе с физическими законами Бог дал человеку экономические законы. Но я бы здесь ввел небольшую поправку. Физические законы не связаны с деятельностью человека. Что бы я лично ни думал о температуре кипения воды, она закипит именно при 100 градусах. А вот если я буду думать о том, что рынок должен упасть при таком-то курсе акций, и если я попытаюсь убедить в этом всех, кто имеет на руках эти акции, он упадет. Поэтому говорить об абсолютной объективности экономических законов мы не можем. Все-таки объективные законы рынка формируются законодательным полем. А в остальном — дело твоей совести, и ты должен понимать, что Бог с тебя спросит, когда ты переступил ту черту, которая законом приписана.
— Вы молитесь за финансовый рынок?
— Есть несколько подходов к просительной молитве. Один из этих подходов предполагает, что Господь сам знает, что человеку полезно. Поэтому я считаю: Господь всегда даст то и тогда, что и когда тебе нужно. Бога надо прежде всего славить и благодарить. А просить? Ну что я могу у Него попросить, что и так бы мне Он не дал?
— Ну, там космический корабль, например?
— А зачем он мне? Если бы он был мне нужен, Он бы мне дал. Гагарин не просил космического корабля. И не думаю даже, что он мечтал о нем. Его посадили в корабль, и он полетел.
— На ваш взгляд, как экономиста и духовного человека, из-за чего произошел финансовый кризис?
--Из-за недостатка ума. Финансы есть, а отсутствие ума привело к тому, что их мультипликация, то есть умножение финансовых ресурсов, из реальной экономики перешла в систему виртуальную. Вместо того чтобы умножать эти финансы путем увеличения объемов произведенного продукта или производственных мощностей и т. д., финансы начали раздувать, повышая их оборачиваемость. То есть выпуская под них финансовые инструменты, потом производные финансовые инструменты на эти первичные финансовые инструменты, потом производные на производные и т. д. Этот "мыльный пузырь" втянул в себя всю систему расчетов в мировом масштабе. При этом организовывали этот "мыльный пузырь" люди, страдающие явным недостатком образования. Этой точкой зрения поделился со мной один из директоров Национального управления аудита Великобритании. Кризис во многом спродуцировали молодые менеджеры, которые недавно вошли в финансовую систему. Они увидели, как живет окружающий их финансовый бомонд, и захотели того же. Но они не знали, что те инструменты, которые они пытаются использовать для достижения моментального повышения уровня жизни, уже использовались в экономике, и это всегда приводило к необратимым негативным последствиям. Вот это отсутствие ума и есть причина кризиса. И конечно, есть морально-этический вопрос: к чему приводит концентрация на самом себе, на своей прибыльности, на своей успешности, для которой можно пожертвовать другими. По сути, за последние годы победил взгляд на вещи: если кто-то оказался в убытках, то он лузер и на него надо смотреть не с сожалением и желанием помочь, а смеяться над ним и топить.
— А на ваш взгляд, сколько может продлиться этот кризис?
— Великая депрессия продолжалась формально 4 года, а фактически американская экономика вышла на докризисный уровень на 10-м году после ее начала.
Я считаю, что сейчас дело гораздо хуже. Там мы имели дело с индивидуальными, страновыми экономическими системами. А сейчас мир — это глобальная экономическая система. Рухнули не только Штаты, они за собой утащили всех, и выплывать придется всем вместе. Мир возвращается к началу периода развития виртуальной экономики, в начало 1990-х годов. Тогда основу оборота мирового финансового рынка составлял инвестиционный и платежный кредит, то есть перемещение реальных денег. А с рубежа XX-XXI веков в основу мировой экономики легли фондовые инструменты, кредит ушел на задний план, а основными платежными инструментами, средствами мобилизации и накопления стали акции, облигации и иные виды финансовых инструментов, которые вытеснили реальные деньги из экономики. Видимо, теперь стоит вопрос об обратном процессе — о замене виртуальных денег реальными.
— Как это может произойти?
— Судя по динамике фондовых индексов, мы за последние 20 лет удвоили по меньшей мере производство и собственность в базовых отраслях. А так ли это на самом деле?.. Ведь технологически ничего не случилось для того, чтобы, скажем, нефть стоила 150 долларов за баррель. Что, мы стали потреблять в разы больше нефти? Нет. Мы стали ее меньше добывать? Нет. Ничего в технологии не изменилось. Чистая спекуляция и виртуализация продукта. Сейчас мир должен вернуться к базовой стадии и попытаться поменять модель экономического роста. Пока этого осознания нет. Пока речь идет об изменении мирового регулирования, о переосмыслении функций Международного валютного фонда и т. д.
— Кризис — это Божья кара?
— Если из общества выметается мусор, это не наказание, а благодеяние. Так же и кризис — это в общем-то некоторое очищение социальной системы от тех структур, которые ее обременяют и явно не соответствуют макрозадачам. То, что лопнул фондовый рынок, это большое благодеяние: людей лишили возможности спекулировать, а спекуляция — это игра, а игру нам запрещает Писание. Какое же это наказание, если мы очистим экономику от спекулянтов? Мы просто себе денег сэкономим.
— А в свободное время чем вы занимаетесь?
— У монаха не должно быть свободного времени. Если мы посмотрим монастырский устав, то он организован именно таким образом, чтобы минимизировать свободное время монаха.
— Вы живете в монастыре?
— Чтобы быть монахом, не обязательно жить в монастыре. Стены, как и одежда, не делают человека монахом.
— Вы совсем не участвуете в светской жизни?
— Когда-то это было моей обязанностью, а в последнее время уже просто нет сил. Светскую жизнь можно вести, когда тебе 35 лет, а не когда тебе уже шестой десяток и есть масса дел, которые тебе надо успеть сделать. Никто из нас не знает, сколько ему еще осталось. А мне надо, например, написать еще учебник по истории церкви.
— А корпоративные мероприятия у вас в Счетной палате бывают? Например, шашлыки, рыбалка?
— Мы не рыночная организация, у нас не предусмотрены финансовые ресурсы на выезд. Слава Богу, в государственных структурах нет идиотских психологических тренингов, в соответствии с которыми считается, что принудительными выездами на природу можно создать команду. Все-таки команда создается во время совместной работы. Можно прекрасно гулять вместе на природе, а потом ты выясняешь, что человек, с которым ты гулял, полный идиот и на него в работе полагаться нельзя. А здесь у нас работа, именно командная. Потому что инспектор на объект всегда идет в бригаде. И уже люди, работая, сами понимают, кто чего стоит, на кого и в каком случае можно положиться. Может быть, здесь специфика контрольной работы. Работа не только сложная, но и достаточно опасная. Поэтому мы действуем по внутренним правилам, прописанным "по шагам".
— То есть пытаются подкупить инспекторов?
— Даже не прямо подкупить, а просто подставить человека. Скажем, подложить ему что-то и зафиксировать это. Ведь результаты нашей работы для проверяемых организаций могут быть очень значимы.
— А церковь пользуется вашими услугами?
— Святейший Патриарх, еще будучи главой отдела внешних церковных сношений, с определенной систематичностью привлекал меня к некоторым мероприятиям. Как будет теперь, я не знаю.