В 20 км от Ниццы есть гигантский парк развлечений. По одну сторону дороги дают представления водоплавающие — дельфины, морские котики и, не побоюсь этого слова, пингвин, рядом аквапарк, в котором другие водоплавающие, дети и взрослые, доставляют себе удовольствие сами, без помощи котиков. А по другую сторону дороги — аттракционы.
За первую неделю Ваня с Машей освоили одну половину парка. Дельфины и котики интересовали их в последнюю очередь. Аквапарк, конечно, в первую.
Они, как будто проверяя меня на прочность, выбирали самые сумасшедшие, труднодоступные горки. Решение по каждой из них мне было принять очень просто: ни в коем случае. Я бы на их месте, чтобы не мучить отца, плескался и плескался бы в бассейне с искусственными волнами, где отдавали себя этим волнам двух- и трехлетние дети. Но Маша с Ваней мучили меня.
Маша объясняла Ване, косясь на меня, что вот эта вертикальная 50-метровая горка с водой, плавно перетекающая в такую же горку,— абсолютно безобидное развлечение. Убедить Ваню было несложно. Но она вдруг и меня убедила: я понял, что рассказать им, почему не надо подниматься на эту горку, невозможно. Они могут это только почувствовать. В конце концов, в очереди я увидел таких же, как они, шести-восьмилетних детей. И ничего.
Очередь была длинная. В какой-то момент восхождение наверх с надувными шлюпками вообще прекратилось. Девушка, стоявшая наверху с рацией, что-то кричала — то ли в нее, то ли куда-то вниз.
Я решил посмотреть, что там случилось. Выйдя из очереди и пройдя несколько метров, я обнаружил лежащего на крашеном синем, на ощупь бетонном покрытии мужчину лет пятидесяти пяти. Он был совершенно неподвижен. Правая рука противоестественно вывернута, можно даже сказать, наизнанку. Кроме того, он еще и так же противоестественно улыбался. Конечно, это была мученическая улыбка. Но он, надо сказать, держался — в отличие от своей руки, которая держалась, по-моему, на честном слове. Она была, конечно, сломана. Он поскользнулся, видимо.
К нему уже бежали люди с носилками. Я вернулся и сказал детям, что я бы на их месте все-таки поостерегся идти до конца.
— Почему? — переспросила Маша.
— Иногда такие развлечения заканчиваются очень плохо,— сказал я.— Здесь надо быть очень аккуратными.
— Папа,— ответила Маша,— ты же видишь: все тут скатываются и только хохочут и визжат. Никто не плачет!
— Маша! Ты — заплачешь! — крикнул вдруг Ваня.
— Почему? — с обидой переспросила Маша.— Ни за что.
— Потому что ты всегда плачешь!
— Ладно,— решился я,— пойди, Маша, и посмотри, что случается, когда люди забывают об осторожности.
И мы подошли к этому мужчине. Там как раз приматывали руку к телу. Он уже больше даже не пытался улыбаться. Ему было ужасающе больно. Еще, наверное, и от мысли, что на ровном же месте...
Маша замолчала. Мужчину этого унесли, подъем возобновился. Маша шла, ступая по скользкому покрытию как по минному полю: делала один шаг, осторожно пробуя ногой пол и только потом ставя ее более или менее фундаментально, потом другой ногой...
— Ты уверена, что надо идти дальше? — еще раз спросил я.
— Да,— мрачно сказала она.
Но сначала скатились мы с Ваней. Он долго вычислял, как лучше сесть в шлюпку, чтобы было не так страшно: спиной к этому вертикальному водопаду или лицом, и выбрал: лицом — к нему и ко мне.
Мы рухнули вниз, сердце мое не успело и осталось наверху, потому что спуск был слишком стремительным и, конечно, неожиданным. Потом мы так же стремительно взлетели, и сердце вернулось на место. Мы еще немного покачались на этих горках, амплитуда упала до нуля, и это наконец-то закончилось.
— Папа,— сказал Ваня, когда мы вылезли из шлюпки,— а ты понял, что я ни разу даже не вскрикнул?
— Так и я не вскрикнул,— пожал я плечами с деланным равнодушием, хотя никто ведь даже и не догадался, чего мне-то стоило слететь спиной к этой горке.
Маша сосредоточенно тащила на себе шлюпку и под конец, по-моему, обессилела, хотя я, конечно, помогал ей.
— Папа, почему вы с Ваней даже не взвизгнули? — спросила она.
— Потому что мы — русские,— сказал я.— Пускай они визжат на этих аттракционах. А мы будем раз за разом сплавляться молча.
— Почему? — удивленно переспросила она.
— Потому что у нас — психология победителей,— объяснил я.
Маша тоже сплавилась молча. Она не сразу встала из шлюпки. Ноги ее дрожали. Ее то ли штормило, то ли знобило.
Мы прошли уже метров тридцать, когда Маша разрыдалась. Я прижал ее к себе.
— Йес! — крикнул Ваня.
— Ты что? — спросил я.— Она же плачет! Она переволновалась.
— Я же говорил, что она заплачет! Я говорил! — с восторгом кричал Ваня.
— Ну и что? — спросил я.— Ну и что теперь?
— Потому что она всегда плачет, когда ей хорошо! — закончил Ваня.
Мы возвращались глубокой ночью, я думал, они сразу заснут в машине. Но Маша вдруг сказала:
— Давайте придумывать песню. Я до дома успею придумать одну. А ты, папа, успеешь?
— Ну если только буду очень медленно ехать,— ответил я,— очень и очень медленно. А про что?
— Как про что? — удивилась она.— Про любовь. Про небеса. Про море. Или нет, это три разные песни...
Я включил музыку... Мы почти приехали, как вдруг Маша сказала:
— Я сочинила песню!
— И стихи и музыку?
— Это не стихи,— сказала она.— Это просто песня.
И она спела ее. Я был просто потрясен. Я опять понял, что надо чаще видеть их. Потому что я даже не представлял себе, оказывается, в каком мире она на самом деле живет.
Мы пришли в номер, она достала толстый альбом для рисования и долго писала в нем, потом дала мне посмотреть.
— Тут, правда, с ошибками, наверное,— с сомнением сказала она.
— Что это? — спросил я.
— Здесь мои песни записаны. Не все, конечно. Я какие-то забываю.
В альбоме было много песен. Они были записаны разными фломастерами. Я держал в руках документ эпохи. Эпохи Маши и Вани.
Я открыл последнюю запись:
"Где-то там, далеко, ты найдешь свое счастье. Там, на море, ты поймешь, как долга твоя жизнь... Припев: "Там, в море, ты приобретешь себя. Ты найдешь, что искал долгие годы". Ты найдешь море счастья и тепла. И поймешь, что нашел меня. И я пойму, что ты любишь меня. На море... Где-то там, далеко, ты найдешь свое счастье. Эй, ты увидел меня-а-а-а!"
Так это было написано. И это оказалась все-таки одна песня, а не три.