Фестиваль театр
Одним из главных событий продолжающегося 63-го театрального фестиваля в Авиньоне стал спектакль "Морская ода" — театральная версия произведения португальского классика Фернандо Песоа, сделанная живым классиком французского театра Клодом Режи. Из Авиньона — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Кто бы ни становился приглашенным художественным руководителем Авиньонского фестиваля и какой бы акцент вследствие его или ее предложений ни приобретала бы программа фестиваля (о работе Важди Муавада, нынешнего советника директоров фестиваля, "Ъ" писал 14 июля), в афише Festival d`Avignon всегда есть несколько бесспорных имен, несколько режиссерских авторитетов, голос которых звучит словно бы отдельно, не смешиваясь ни с какими "хорами". Так, два года назад, на фоне довольно слабой программы фестиваля особенно мощно прозвучали "Мимолетности" Арианы Мнушкиной. В этом году афиша Авиньона получилась тоже не ахти какая сильная, и тем существеннее впечатление от "Морской оды" Фернандо Песоа, поставленной одним из старейших и самых почитаемых французских режиссеров, руководителем театра "Современное ателье" Клодом Режи.
"Морскую оду" исполняет один актер, Жан-Кантен Шатлэн. Нельзя сказать, что он ее "читает", но и сказать "разыгрывает" тоже нельзя. Одетый во все черное, он словно достает слова Песоа из пустоты — почти два часа господин Шатлэн, не двигаясь с места, стоит на помосте-возвышении над зрительным залом и произносит текст. Его голос, иногда отрывистый, иногда монотонный, иногда истончающийся почти до стона, в сущности остается одним из двух выразительных средств этого спектакля. Второе — поразительная декорация Саладдина Хатира: огромный горизонтальный желоб, словно соединяющий в единую изогнутую плоскость море и небо над ним. Актер стоит как бы на пирсе, и горизонт позади него то едва заметно осветляется зарницей, то опять гаснет — здесь нет ни дня, ни ночи. Через полчаса после начала "Морская ода" кажется гениальной в своем надменном минимализме, через час — невыносимой, а к концу оба эти ощущения сливаются в единое незабываемое впечатление.
Несколько лет назад господин Режи в похожей манере поставил "Психоз 4.48" англичанки Сары Кейн. Монолог самоубийцы произносила Изабель Юппер. Знаменитая актриса в синей майке и джинсах два часа практически неподвижно стояла в центре сцены, у опущенного задника, буквально лишь один раз повысив голос. Актриса играла не конкретного персонажа, а скорее смену различных эмоциональных состояний — и в конце отказ от какого-либо состояния, то есть смерть. Изабель Юппер словно ничего не интерпретировала, не разрешала одним смыслам оттеснить другие. Пьеса, которая дает полное право исполнителям сорваться в отчаяние, в оголенную истерику, прозвучала почти бесстрастно. История ухода из жизни была сыграна совершенно стерильно, и оттого была очень сильной.
В "Морской оде" нет очевидного движения к чьей-то гибели, но жизнь словно все время разъедается изнутри декадентской рефлексией и сомнениями в реальности бытия. Смерть, конечно, где-то рядом, она растворена буквально в самом поэтическом воздухе оды. Как известно, Песоа, признание к которому пришло уже после ухода поэта из жизни, разделил своего лирического героя на несколько вымышленных персонажей. В "Морской оде" болезненному воображению одного из них, некоего инженера Алваро де Кампоса, представляется, что он обратился сначала в пирата, а потом в женщину, насилуемую пиратами, среди которых, как выясняется, есть и мужчины, и женщины.
Впрочем, меньше всего Клод Режи стремится выделить из прихотливого поэтического текста Песоа эту странную историю-наваждение. Для него важнее то усиливающееся беспокойство, что управляет развитием "Морской оды", та паутина слов, из которых, вступив на эту территорию, уже никогда не вырваться, те воронки, в которые закручиваются строки Фернандо Песоа, наконец, то опасное скольжение по краю текста, которое неминуемо должно оборваться на полуслове. Через какое-то время начинаешь верить, что голос, доносящийся из полутьмы сцены, не принадлежит актеру, а что он идет ниоткуда и из никогда. Начинаешь убеждать себя, что знаменитый режиссер, давно разменявший девятый десяток, таким образом просто пытается заглянуть в неизбежное — и приглашает зрителей разделить с ним это неопасное театральное испытание.