На выходные я летала к детям — за три недели, что мы не виделись, они невероятно повзрослели.
— Мама, что это? — дочь вытащила из моей сумки свежий номер "Коммерсанта", оставшийся после самолета.— Книжка? Сказки?
Варя, кажется, и не ждала ответа. Она пыталась найти его сама.
— Можно сказать, и сказки.
— Почитаешь? — к нам присоединился Федя. Дети расположились возле меня и приготовились слушать. Я прочла им пару абзацев про то, как впервые с конца января Банк России присутствовал на валютном рынке, чтобы поддержать рубль, ослабевающий в том числе из-за снижения нефтяных фьючерсов.
Варя насторожилась.
— Фьючерсы? Стали маленькие? А мы уже большие,— фьючерсы ее больше не волновали. К нам подошла няня:
— Мне сказали, что я не умею ладить с детьми и меня нужно уволить.
Я знаю, кто ей это сказал. Русская семья, которая часто бывает на побережье, где отдыхают и наши дети. У этих русских взрослый ребенок — мальчик лет девяти. Я помню их еще с прошлого года, тогда мальчик был помладше, и его тоже сопровождала няня — женщина весьма преклонных лет и полная противоположность нашей.
— Они говорят, что у них тоже была няня и с детьми следует вести себя по-другому. И еще — что они все вам расскажут.
Мне стало понятно, отчего няня решила пооткровенничать.
Эта няня работает у нас не так давно. С семи детских месяцев до двух с половиной лет у детей была другая няня. Мы решили расстаться с ней из-за Феди. Он в свои два с небольшим года был как бы частью этой женщины — стоило ей отойти на несколько минут, у ребенка начиналась истерика. Он испытывал беспокойство, когда оказывался без нее, ему было важно находиться с ней в постоянном физическом контакте — чтобы она его гладила, целовала, одевала, кормила, держала на руках. В два года это еще казалось нормальным, почти в три — настораживало. Федя ничего не делал сам, и, когда я пыталась его научить или, больше того, потребовать, он начинал плакать и бежал к няне. Ей не хватало духа противостоять капризам ребенка, и они удовлетворялись.
— Федя, ты где живешь? — спрашивала его воспитательница в развивающем центре, который мы периодически посещали зимой.
--Там,— отвечал мальчик, показывая в неопределенную сторону.— С няней.
Няня для Феди значила больше, чем мама, папа, бабушка и дед. С Варей таких проблем не возникало — так сложилось, что с дочерью мы проводили больше времени, в первые два года ее жизни мы объехали десятки докторов и прошли сотни обследований. Связь, которая заменила нам с дочерью декретное время. Моя мама не находила в поведении внука ничего удивительного и противоестественного: "Ведь дети воспринимают ее как мать, потому что она всегда рядом, а ты на работе". Мама пыталась меня убедить. Я не могла это принять. Может, это эгоизм, ревность, досада, но мне хотелось воспитать сына. Хотелось по возможности исключить ошибки и еще много всего.
"Ты слишком многого требуешь от ребенка" — я слышала это тысячу раз.
Дело, конечно, не в ребенке, а во мне. Между мной и сыном разрасталась пропасть. Я теряла что-то важное. В какие-то моменты я перестала чувствовать к нему даже тепло. Объяснить это сложно, но я испугалась.
Мы больше месяца работали с психологом — она пыталась скорректировать отношения Феди с няней. И даже добились определенных успехов — он перестал плакать, когда она отлучалась в туалет. Но рефлексы "самости", которые формируются у ребенка до трехлетнего возраста, у Феди отсутствовали. Ситуация ухудшалась с каждым днем. Федя почти не разговаривал.
— У-у-у,— произносил он, показывая пальцем на окружающие предметы.
— Да, Федь, правильно, это бабочка,— щебетала няня.
— У-у-у,— продолжал ребенок.
— Молодец, правильно. Это слон.
Чуть позже сложилось так, что у нас две недели проработала няня наших знакомых. Федя менялся на глазах. Натягивание штанов и самостоятельный прием пищи постепенно перестали превращаться в бесконечную истерику. О своей няне он не вспоминал.
Поиски новой воспитательницы (слово "няня" мы решили оставить) затянулись на несколько месяцев. Федя как бы рождался заново, я снова становилась его матерью, а он — моим сыном.
А теперь, судя по рассказам новой няни, которая работает с детьми третий месяц, я должна была услышать от незнакомых людей что-то про неправильное воспитание детей. Про то, что неправильно требовать от ребенка самостоятельно одеваться, потому что он плачет. А если плачет — надо его успокаивать, потому что это ребенок. Все в общем-то логично, кроме одного: если ребенок как минимум привыкнет добиваться всего слезами, кем он вырастет? Ну, пройдет лет двадцать, узнаем. Вот такой разговор. С этими русскими была их подруга, трехлетний сынишка которой повалился на пол в слезах, потому что ему хотелось забрать Федин мячик. Его мать поспешила взять ребенка на руки и сообщить, что это "чужая игрушка" и "я куплю тебе такой же". Федя подошел к мальчику и отдал ему свой мяч. Я знаю, чего это ему стоило. Но он отдал. На этом наш разговор был окончен. Федин мячик был демонстративно возвращен.
— Почему он плачет, мама? — Федя первый раз начал вопрос со слова "почему".— Он еще маленький?
Я не знала, как ответить правильно.
— Ты же тоже иногда плачешь.
— Нет, у меня просто слезы выпадают.
Он ест сам. Сам слезает со второго этажа своей кровати. Сам умывается и чистит зубы. Сам наливает себе воды, и что-то даже попадает в стакан. Сам одевается и натягивает сандалии. Неважно, что правая сандалия оказывается на левой ноге, а слон на футболке теряется где-то сзади. Главное, что он все это делает сам. Он сам принимает решения и, если не хочет самостоятельно садиться за обеденный стол, остается без еды. Достаточно было двух раз, чтобы ребенок произнес: "Мама, помоги, пожалуйста, сесть на стул и застегнуть фартучек".
— Мне скоро будет три годика, ты подаришь мне торт, я задую свечки и буду большая-большая! Ты возьмешь меня на работу? — Варя ждала утвердительного ответа.
— Мам, и я уже большой. Я могу сам писать сказки,— добавил Федя для большей убедительности.
— Про нефть и фьючерсы?
— Да.
Он ответил так, что я поверила.