Дата
Ширвиндт — в высшей степени искушенный комедиант. Он много лет назад умело натянул на себя личину плейбоя и гедониста, обкурил окружающих дорогим трубочным табаком, обворожил твидовыми пиджаками и страстью водить машину в любом состоянии, заморочил всем голову рассказами о любви к рыбной ловле, лежании на диване и загулах с друзьями, в которых непременно присутствует частик в томате, сайра и "горькая неочищенная". В это верят, этим упиваются, заодно приписывая ему все мыслимые и немыслимые романы, что всегда льстит семидесятипятилетнему рыболову и деду, готовящемуся стать прадедом. О его умении шутить ходят легенды такой потрясающей силы, что, появляясь на людях, он уже может не шутить даже, а только издавать некое междометие, тем не менее сражающее наповал. Но когда он по-настоящему заводится, то демонстрирует тот класс мастерства, который ставит его в первый ряд мировых кабаретьеров — от Балиева до Бориса Виана. И тогда ему лучше не попадаться ни под руку, ни на язык. Но как партнер он снисходительно великодушен (точно знает — его не переиграть). Это подсказывает мой собственный опыт. В начале 1990-х, еще до рождения НТВ, мы с Ширвиндтом по заказу АТВ делали программу под названием "Антре", своего рода подводку к последующему показу того или иного театрального спектакля, снятого еще в советские годы. Я щеголял концепциями, он убивал деталями, теми подробностями, в которых не дьявол, но Бог. И всякий раз, когда он всерьез начинал говорить о театре, он словно разрушал стены маленькой телевизионной студии и улетал в царство свободы и красоты. Вот тогда и можно было понять, что в его мире кроме театра и нет ничего, что заслуживает настоящее внимание. Можно сказать, ему повезло: с юных лет он попал в хорошую компанию от Эфроса, Плучека, Захарова и Горина до Миронова, Гердта и Рязанова и ничем ее не испортил.
Я всякий раз сожалел, что не осталось ни кино- ,ни телевизионной пленки от одного из лучших творений Анатолия Эфроса "Снимается кино" в Театре им. Ленинского комсомола, нынешнем "Ленкоме", где тридцатилетний Ширвиндт сыграл кинорежиссера в процессе творчества, мечущегося между реальностью и искусством. Эдвард Радзинский написал свою пьесу под сильнейшим впечатлением фильма Федерико Феллини "8 1/2" — и не скрывал этого. Но Ширвиндт не играл русифицированную версию Марчелло Мастроянни, он был укоренен в советско-российской почве, оттаивающей после сталинских морозов, но уж точно не похожей на тосканскую или сицилийскую землю. Его герой был московско-питерской закваски и пробы, знающий, что такое парткомы и горкомы, но желающий искусства такой чистоты, что его невозможно сотворить в нашем грешном и нечистом мире. Не случайно А. Эфрос доверил его внутренний замысел, нереализованную мечту музыке, пронзительным ангельским звукам трубы, которую держал в своих руках Леонид Каневский... Недовоплощенный замысел — трагическая ирония искусства, всегда ускользающего от мастера, стремящегося к совершенству и потому не желающего расставаться со своим твореньем. Уже тогда стало ясно, что в русский театр пришел не очередной профессионал с уникальными внешними данными, а необычайно глубокий, тонкий художник, знающий, что такое "зубная боль в сердце". Отзвуки этой работы будут отзываться в разных ролях — а им нет счета — в Театре Ленинского комсомола, в Театре на Малой Бронной, в Сатире, в разных антрепризных и телепостановках, и, конечно, в кинематографе. Но самое главное, что ее существо вошло в состав его личности, в то, как он живет на сцене и в обыденности, что передает своим студентам в Щукинском училище, где он учительствует уже 50 лет, и, наконец, как он ладит (или не ладит) с самим собой.
Конечно, он непревзойденный знаток "шуток, свойственных театру" и абсурда, свойственного жизни. Он выражает это не только с помощью ненормативной лексики, но и используя высокий стиль, а также весь набор гримас и ужимок, которыми владеют только очень большие актеры. И как всякий по-настоящему серьезный художник, он пытается остановить стремительное течение времени, но оно берет его в плен. И пока рано думать о вечности. Ведь тот, кто 75 лет назад сказал: "Мотор!", еще заворожен твоей игрой и не спешит скомандовать: "Стоп". Похоже, он знает, что твое кино надо снимать еще очень долго. Ведь всем интересно.