Среди множества октябрьских вернисажей особенным уютом отличались два праздника в московском Манеже. И напротив, известной суровостью — вернисаж в Манеже петербургском. В Центральном же Доме художника на Крымской состоялись подряд открытия двух организованных шведским посольством выставок двух скандинавов под знакомыми отечественным любителям прекрасного фамилиями Galatsky и Nalivaiko.
Атмосфера московского Манежа в последнее время располагает к себе людей света. Канули в Лету несметные очереди вполне демократического вида на выставки Глазунова, Шилова, Клыкова или отсутствие очередей на экспозиции под названиями типа "Молодость России". Не выставляются больше и академики с годовыми отчетами, нет портретов Героев труда и скульптурных групп, изображающих, скажем, геофизиков на палубе исследовательского судна. Не бывает здесь, как, впрочем, и нигде больше на русских просторах, и Генеральных секретарей, и некому поставить на место зарвавшихся абстракционистов. Теперь сюда стекается тонкой струйкой московский бомонд, которому не важно, что происходит в центральном зале: выставка фармацевтики или оборудования для туристических походов. Много привлекательнее то, что творится на периферии: в зале на втором этаже со стороны фасада или на первом, что ближе к Боровицким воротам. Все это — следствие культурной политики, упорно проводимой в жизнь директором г-ном Каракашем. Здесь играют на клавикордах, устраивают перформансы, презентуют книги, поют цыгане и играет джаз. И разумеется, здесь открываются небольшие выставки, но не для поголовно лишенных безграмотности масс, а для знатоков.
Впрочем, начало этой светской недели было отмечено закрытием выставки Николая Белянова в галерее "Манеж". Галерея, существующая неполный год, уже числит в завсегдатаях полдюжины известных писателей, дюжину отменных художников и несчитанное количество актрис и актеров. Достаточно сказать, что здесь часто можно увидеть поэта Владимира Салимона и прозаика Сергея Бардина, художниц Татьяну Назаренко и Наталью Нестерову, Аню Бирнштейн и Катю Корнилову. Известный мастер кисти, гиперреалист и муж звезды МХАТ Елены Майоровой Сергей Шерстюк на всяком вернисаже исполняет роль среднюю между хозяином и тамадой. Художник дисциплинирован, его ручной будильник с точностью до секунды подает ему музыкальный сигнал (кажется, фразу из "Севильского цирюльника"), что можно наполнить первый за день бокал — не раньше восемнадцати тридцати.
На этот раз Белянов накрыл банкетный стол прямо в помещении галереи, радикально решив проблему угощения: вместо предъявления гостям многих бутылок, как поступают многие его коллеги, он приобрел пятилитровую бутыль шотландского виски и содовую. Гости размещались вокруг этого животворного источника. Ближе всех усадили почетного гостя поэта Владимира Салимона, а дальше всех — хозяина всего дома г-на Каракаша. Картина в целом напоминала серебряную свадьбу г-на Белянова и его супруги в узком кругу близких, родных и друзей. Впрочем, никто не играл на гармони и танцев не было.
В совершенно ином ключе несколькими днями позже было устроено представление проекта Гарифа Басырова и прозаика Сергея Бардина в той же галерее. Выставка называлась интригующе — "Инкубусы", отсылая эрудитов ко временам инквизиции, когда этим словом называли мужских демонов, имеющих обыкновение соблазнять честных христианок. Но ничего инфернально-сексуального, оказывается, соавторы в виду не имели, объяснив собравшимся, что "инкубусы — это куклы, игрушки или божки, сделанные в следующем тысячелетии, найденные еще позже, но выставленные сейчас". Запутав таким образом общественность, авторы пригласили всех угощаться, к чему публика тут же и приступила под присмотром г-на Шерстюка, который сверился со своим секундомером. Для пущей таинственности в углу милая дама наигрывала Вивальди на электрооргане. Гости появлялись, выпивали, исчезали, вновь материализовывались. Позже выяснилось, что многие ценители изящного успели слетать за это время на Крымскую и поучаствовать в параллельном фуршете шведа Владимира Галацкого. На нем присутствовал и его учитель, из мастерской которого он вышел, г-н Белютин. Отметим, что последнему именно Манеж особенно памятен, поскольку именно "белютинцев" здесь некогда громил Никита Хрущев. Тот факт, что гости возвращались с Крымской именно сюда, лишний раз иллюстрирует, сколь уютно и тепло стало теперь в "Манеже".
Но перенесемся в Санкт-Петербург, отзвуки светской жизни которого доносятся до столицы нечасто. Быть может, светская жизнь в городе бедна, но если уж здесь нечто затевается, то с невероятным размахом и громкими фанфарами. То мэр города Анатолий Собчак лично возглавляет Игры доброй воли, то под его же патронажем здесь с оглушительным скандалом воздвигается памятник Петру I, альтернативный тем, что уж давно стоят, работы Фальконе и Растрелли.
На этот раз автор памятника художник-эмигрант Михаил Шемякин на несколько дней буквально оккупировал родной город, завалив его своими изделиями, а также развлек заскучавших было в его отсутствие петербуржцев перформансами и торжественными церемониями. Это воистину блестящий реванш, ведь некогда власти города на Неве — тогда еще совсем не демократические — не только замалчивали творчество артиста, не пуская на порог официальных залов, но и помещали художника в сумасшедший дом.
На сей раз Шемякин, во-первых, соорудил очередной памятник — на сей раз первостроителям Санкт-Петербурга. Если учесть, что уже два монумента его изготовления красуются на улицах города, то станет понятно, отчего третьему место нашлось лишь на Выборгской стороне. В такую даль "красивые люди", конечно, не поедут, так что это мероприятие лишь с натяжкой можно признать светским. Зато для двух одновременных вернисажей места были выбраны безукоризненно светские: один состоялся в Эрмитаже, другой — в Центральном выставочном зале, то есть в Манеже. Остались неохваченными лишь Русский музей, Петергоф, Инженерный замок, Исаакиевский собор и несколько дворцов, но если так пойдет и дальше, то и до них дело дойдет: Петропавловку и Аничков Шемякин уже обработал или готовится это сделать. Можно себе представить, как скрипит зубами Илья Глазунов: даже в звездный свой час он выставлялся лишь в Манеже, не имея ни малейшей возможности занять одновременно Пушкинский, Третьяковку и соорудить монумент где-нибудь на Васильевском спуске. И хотя люди отнюдь не занимали очередь в Манеж с вечера, как некогда на Глазунова, и не жгли костров, безусловно, Шемякин — потенциальный герой Книги Гиннесса.
Вернисаж в Эрмитаже носил камерный характер. Художнику выделили лишь небольшой проходной зал. Но Эрмитаж есть Эрмитаж, выставляться в нем почетно, даже если тебя повесят рядом с вешалкой. На Шемякине в этот день были черные узкие брюки, заправленные в высокие кожаные сапоги. Черный китель, на котором красовались награды, одна из которых смутно напоминала орден Почетного легиона. Художник был хмур, суров и строг. Его плотно окружала свирепого вида охрана и люмпенского вида свита. Собчак был говорлив, выражал чувства любви и почтения к искусству мэтра. Он был без жены, что редкость. А вот сам художник был со своей постоянной спутницей рыжеволосой Сарой Кейн, а также с целым шлейфом стареющих поклонниц. Главные торжества были в Манеже. Здесь, как и в двух других местах, присутствовал мэр города, а также многие другие чиновники. Было, конечно, много местных художников, которые гуляли по залам, испытывая смешанные, надо думать, чувства. Шемякин сумел увешать своими работами Манеж с низу до верху, представив картины, написанные начиная аж с 1962 года. Однако ни сам художник, ни организаторы, казалось, к особой светскости не стремились, напирая больше на торжественность. Место проведения банкета было строго засекречено. Кажется, с бомондом художник предпочитает общаться в Москве, где в понедельник должен состояться прием в его честь — в одном из самых светских салонов столицы.
САНДРО Ъ-ВЛАДЫКИН