Всего за два дня Михаил Шемякин сумел взбудоражить всю северную столицу. 17 октября был открыт памятник первостроителям Санкт-Петербурга на Самсоньевском проспекте. 18 сентября начали работать сразу две персональные выставки художника — одна в Эрмитаже, другая в Центральном выставочном зале (Манеже). Никогда еще довольно равнодушный к современному искусству Петербург не получал столько впечатлений за один прием. Впрочем, впечатления эти были по большей части политического, а не эстетического свойства.
Памятник
Открытие в Санкт-Петербурге третьего памятника работы Шемякина прошло на удивление спокойно. Если два первых — Петру Первому и жертвам политических репрессий — стали причиной громких скандалов, то на долю памятнику первостроителям Санкт-Петербурга почти ничего и не осталось. Приехать в район, столь удаленный от центра города, сочли нужным лишь самые верные поклонники мастера, официальные лица да журналисты. Жители Выборгской стороны были несколько удивлены, увидев в толпе мэра Анатолия Собчака, и справедливо сочли это приметой события значительного. Сам памятник на первый взгляд казался довольно обыкновенным. Архитектурная часть — нескладная стрельчатая арка с вырезанным окном и крестом посередине (архитектор Вячеслав Бухаев) — столь явно доминировала в ансамбле, что скульптурные детали могли бы и потеряться под сенью тяжеловесной конструкции. Но Шемякин сумел побороть соавтора. Огромный бронзовый стол с черепом, бокалом и картой Леблона перед аркой да несколько барельефов на боковых ее стенках неоспоримо указывали на настоящего автора памятника. "Фирменные" головы и натюрморты Шемякина, никак не оправданные тематически, оттеснили на второй план им же исполненные стилизации под медали XVIII века, которые, собственно, и должны были бы нести основную смысловую нагрузку. В то же время идея отметить место погребения первых архитекторов петровской столицы и ее воплощение вполне мирно сосуществуют друг с другом, напоминая проходящим мимо жителям о том, что этот город творцы своим вниманием не оставят никогда — здесь работали и Растрелли, и Шлютер, и Трезини, и Михаил Шемякин.
Эрмитаж
Несмотря на камерный характер выставки в фойе Эрмитажного театра именно ей, судя по всему, художник и его свита придавали особое значение. До сих пор Шемякин оставался преимущественно галерейным "иностранным" художником, в последнее же время он атакует российского зрителя и российский арт-рынок. В этом контексте выставка в Эрмитаже могла бы предстать официальным признанием музейного статуса художника, его заслуг перед отечеством и русской культурой. Но это в идеале. На самом же деле с выставкой все оказалось не так просто. Переговоры с Русским музеем, которому тематически искусство Шемякина все-таки ближе, ни к чему не привели. Дирекция Эрмитажа оказалась сговорчивее, но определенное неудобство сложившейся ситуации чувствовалось изначально. Ограничив художника "петербургской тематикой" и небольшим проходным залом, руководство музея записало эту выставку в серию "Они работали в Эрмитаже", отнеся ее в разряд "дел семейных". Здесь кстати пришлась история о нашумевшей выставке рабочих Эрмитажа в 1964 году, после которой все художники были уволены, а директор музея Артамонов снят с работы. Шемякин был участником этой выставки, он работал в Эрмитаже и, значит, имеет право претендовать на небольшую временную экспозицию в "своем" музее (ведь была же в этой серии выставка Александра Бенуа!). Дирекции Эрмитажа пришлось мобилизовать все свои дипломатические возможности, доказывая уместность салонного искусства в стенах академического музея. Впрочем, и сам директор Эрмитажа Михаил Пиотровский признает, что Шемякин — художник хороший, но средний, и что экспозиция в Эрмитаже — явное завышение статуса. Судя по всему, Эрмитаж оказался в плену не музейной коммерции, а городской культурной политики. Скрыть, что выставка Шемякина для музея — мезальянс, не удалось.
Манеж
Петербургский Манеж известен тем, что из года в год здесь проваливаются выставки: освоить объемы этого зала экспозиционерам не удается. В новейшей истории Манежа значатся лишь два современных русских художника, которые смогли победить подобное сопротивление пространства, — это Глазунов и Шилов. Третьим стал Шемякин. Он представил петербургской публике самую большую в своей жизни ретроспективу, в которую вошли работы с 1962 года. Шемякин — художник плодовитый и очень профессиональный. Он точно знает, что и зачем делает, он блистательно освоил различные техники, он умело обосновал путь своего "метафизического синтетизма". Точно дозированное сочетание десятилетиями проверенного на публике "авангарда" с коммерческой респектабельностью приводит к Шемякину все новых и новых почитателей и последователей. Столь крупная по размеру выставка, на которой собраны практически все его известные графические серии, живописные работы, скульптуры, могла бы стать предметом детального обсуждения критиков и искусствоведов. Могла, но не станет. Собственный штат искусствоведов, оберегающий художника от "наглых критиков и журналистов", сделал все, чтобы отвратить их внимание от хозяина выставки. Читатели Ъ в лучшем положении — им была предложена не одна статья, посвященная искусству Шемякина и его спорному месту в иерархии современного искусства. Выставка в Манеже, показав все уже известное или такое же, как уже известное, ничего к уже сказанному не прибавила.
КИРА Ъ-ДОЛИНИНА