В Берлине одновременно открылись три выставки современного русского фотоискусства, подготовленные берлинскими кураторами. Рассказывает ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ.
Берлинские выставки московской фотографии получились прежде всего очень красивыми. И особенно — выставка в Neuer Berliner Kunstverein, NBK (эта институция имеет в Берлине очень хорошую репутацию), где показаны трехмерные и наиболее изобретательные работы с фотографией. Все эти композиции изящны, почти все монохромны, многие прозрачны. В галерее IFA Friedrichstrasse показаны "настенные" фотокомпозиции больших размеров. Наконец, самая большая выставка, в галерее am Marstall, представляет работы "фотографирующих фотографов". Эта, главная, выставка была организована Берлинской академией искусств, которая в этом году впервые пригласила несколько десятков стипендиатов из Москвы, среди которых много фотографов. Москвичи нередко жалуются на отсутствие у Запада интереса к их искусству — в данном случае внимание было проявлено ни с чем не сравнимое. Очень вероятно, что благодаря этому фестивалю и особенно каталогу (он выпущен престижным издательством Prestel на немецком и английском языках и вскоре выйдет в виде книги) современная русская фотография как явление впервые обретет международную репутацию. И все же — вот случай оценить все стороны такого интереса.
К открытию выставки Академией искусств был приурочен симпозиум, частью которого был оживленный спор о том, как вообще показывать русское искусство на Западе — исходя из западных критериев или местных, русских? Барбара Штрака, директор выставочного зала на Ванзее, предлагала быть внимательнее к местной иерархии (она являлась сокуратором прошедшей в Германии выставки петербургского искусства). Авторы фотовыставки от академии, похоже, придерживались этой позиции и даже пытались поначалу найти "других" фотографов, а не тех, что выставляются в известных московских галереях, "пороги которых обивают западные кураторы" (цитата из каталога). Однако проект этот рухнул, и вполне логично, поскольку один из найденных самородков резко отказался — как раз по причине прозападной ориентации проекта.
Другая участница дискуссии, куратор фотоколлекции Стеделийк-музея в Амстердаме Хрибсима Фисс настаивала на существовании интернациональных критериев и безжалостно заметила, что по этому, гамбургскому счету современная московская фотография вообще недостаточно интересна, за исключением работ Бориса Михайлова, давно признанного на Западе. Увы, выставки в Берлине дают основание для такого суждения, и результат этот сложился из двух составляющих: собственно фотографий, сделанных в Москве, и кураторской работы. Куратор, оказывается, многое может, даже если его работа столь сдержанна, как это было в Берлине. Вкус, то есть классификация работ с точки зрения того, как они выглядят, бывает сильным и даже убийственным оружием. И не в том дело, русский вкус у куратора или западный: важно, что он в принципе решается полагаться на этот инструмент.
Фотофестиваль является своего рода дополнением к главному событию нынешней берлинской осени — выставке "Берлин--Москва" — и неизбежно блистает на ее фоне. Ведь авторы официального колосса сочли благоразумным отказаться от какой-либо художественной, а на всякий случай и политической концепции, и выставки современной московской фотографии в любом случае вносят в общий контекст актуальность, динамику и дух нерешенной проблемы. Но все же все три выставки кажутся эффектными, стильными, гармоничными — и не дающими представления о том, что действительно происходит в Москве, где сейчас интересно многое, но только не стильность и гармония. Московских художников удивило, что материал между тремя выставками разделен по чисто формальному критерию, и рядом оказались работы авторов, стоящих на совершенно противоположных художественных позициях. И совершенно явно недостает в Берлине фотодокументации московских перформансов — работ, которые часто выставляются в качестве самостоятельных фотографий. Здесь мало события и много гладкого результата, а вместо жесткой съемки перформансов — вялые и вычурные инсценировки, которыми явно злоупотребляют московские авторы. На выставке в NBK нужную долю хаоса могла бы внести вертящаяся, мигающая и говорящая инсталляция Вадима Фишкина, но работала она далеко не всегда, в часы бездействия превращаясь, как и прочее, в застывший объект созерцания.
Впрочем, надо заметить, что сама московская фотография немало сделала для того, чтобы мнение Хрибсимы Фисс оказалось близко к истине. Выставки честно показали, как невероятно много в Москве делается постановочных фото, весело и бездумно стилизованных под клипы и кино — что было бы достаточно для страниц журнала, но мало для выставки, где требуется определенный уровень рефлексии, а не только красивая картинка. Показала выставка и ту бесконечную любовь, которую московские художники питают ко всем темам, связанным с искусством и искусственностью. Даже Владимир Куприянов, которого (что редко в Москве) всегда интересовало, что он снимает, а не только эстетизм приема съемки, на сей раз показал довольно бессмысленных "Трех граций" — при этом достаточно больших, чтобы задать тон всей экспозиции. Отзывы на берлинские выставки немногочисленные, но благоприятные — критики отмечают, что выставки доставляют большое удовольствие, что художники сумели оторваться от пропагандистской фотографии и создать нечто художественное. Но должно ли художников это радовать? Не лучше ли было бы заняться анализом именно пропагандистского, политического, идеологического аспекта фотографии, отрицать который — бесплодное усилие? На общем фоне приятно резкими выглядели ночные портреты недостаточно заметного в Москве Сергея Леонтьева, снимавшего "простых советских людей" в духе Хичкока. Достаточно жесткой была и работа Ольги Чернышевой — фотографии детей, расплющивших щеки о стекло; то самое стекло "художественной условности", которое московским фотографам, насмотревшимся в 80-е годы работ Йозефа Судека, кажется источником особой поэзии, а не драмы.
Лучшая на трех выставках работа — серия Бориса Михайлова "Неоконченная диссертация, или Фермент" (1984) заслуживала бы особого разговора. Замечу только, что она была, наверное, работой наименее понятной для немцев (обилие рукописных обрывков фраз на русском, "местные" сюжеты съемки) — но они оказались готовы письменно перевести каждое слово. Интернациональный тип мышления, работающий с локальным материалом, дал куда более интересный результат, чем трансконтинентальная глянцевая внешность, за которой не всегда есть мысль.