Выставка современное искусство
В Государственном центре современного искусства (ГЦСИ) открылась выставка "Русская красота". В проекте, посвященном десятилетию петербургского института "Про Арте", участвуют выпускники культпросветцентра и взрослое поколение художников Петербурга. Национальной гордости преисполнилась АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Неземной красоты абстракции Виталия Пушницкого с проблесками бледно-серой голубизны в буром месиве, если присмотреться, оборачиваются сугубо земными пейзажами: распутица, колею развезло, и в луже отражается небо — все это могли бы увидеть путники из "Оттепели" передвижника Васильева, поскользнувшись и падая носом в самую грязь. Красота, униженная и оскорбленная, с оттенком достоевщины, идущая от местной природы и порожденного ею образа жизни, мысли и бездействия,— картины цикла "Падение" служат камертоном всего проекта.
Кураторы, руководитель галереи Navicula Artis из "Пушкинской, 10" Глеб Ершов и историк ленинградского андерграунда Станислав Савицкий, выбрали тему провокационную. С налетом консерватизма (красота не входит в круг интересов современного искусства) и даже националистическим душком (коль скоро красота не всеобщая, а русская). Впрочем, сверхзадача была патриотическая в хорошем смысле. Найти в искусстве свой путь, а точнее, национальное чувство формы. О чем не позаботился создатель формального метода Генрих Вельфлин, выделивший в начале прошлого века всего два глобальных типа красоты: итальянский, растущий из пластики, и немецкий — из философии. И проверить, можно ли говорить о "русской красоте" в современном искусстве без соц-артистского ерничанья, гламура и квасного официоза. Причем утвердительно, а не отрицательно.
Наш, третий путь искали в ходе "Прогулок за искусством" — образовательной программы для студентов "Про Арте" в жанре сентиментальных путешествий по мегаполисному захолустью в поисках родовых черт визуальной среды, как то: покосившиеся гаражи, неизвестного назначения будочки, грибки на детских площадках и урны в виде разинувших клювы пернатых. Все это сфотографировано кураторами, спрятавшимися под псевдонимом "Архитектурная мастерская "Сидоров и сыновья"". Из полевых наблюдений над народным левшизмом и самоделкинством Сидоровы дети вывели, почти как Уильям Хогарт свою "линию красоты", два главных формообразующих принципа: "косая" и "загогулина". Их и предложили художникам к осмыслению.
Конечно, без скоморошества с последующим разоблачением матрешечных стереотипов не обошлось. Как в "Уголке России" остроумной филокартистки Светланы Михайловой, выпустившей серию открыток с дежурно-патриотическими красотами, которые оказываются снятыми в нерусских землях: шишкинская рожь колосится в Испании, извилистая левитановская речка протекает в Индии, а куинджиевская березовая роща выросла в Швеции. Однако те, кто выказал самое тонкое понимание сути "русской красоты", иронии как раз избегают.
Ведь красота эта вообще-то сурова, как в "Буровой" Ильи Гапонова и Кирилла Котешова — гудронном силуэте вышки на обожженной доске: художники родом из Кемерово, и для них это в буквальном смысле почвенные материалы. Она стыдлива, как в инсталляции Сергея Денисова "Корни" — волшебство театра теней, отброшенных птичьими перьями, стрекозиными крыльями и засушенными цветами пропадет, стоит лишь включить свет в черной комнате. Она неказиста, как "Столовые игрушки" Владимира Лило из видавших виды алюминиевых шумовок и ложек с вилками. И все же в ней, как в лужах Виталия Пушницкого, отражается небо.
Этот петербургский взгляд на наше прекрасное разделяют лучшие, может быть, отечественные художники: Николай Полисский с его топорным ампиром, Валерий Кошляков, певец руин империи в технике мусорных фресок, Ольга Чернышева, мастерица социального пейзажа, нашедшая в вязаных шапочках и пестрых шубах экзотическую роскошь тропического леса. Так что "русская красота" — не локальное явление, вызванное тлетворной атмосферой чухонских болот, а и правда общенациональный непарадный стиль, произрастающий из самых недр, как трава сквозь асфальт правительственной трассы.