Фестиваль театр
Чеховский фестиваль привез в Москву одно из театральных чудес света — национальный кукольный театр "Бунраку". Пьесу Тикамацу "Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки" показывают на сцене Театра имени Пушкина. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Классика японской литературы Тикамацу Мондзаэмона сами японцы любят сравнивать с Шекспиром, а его самую знаменитую пьесу "Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки" — с "Ромео и Джульеттой": молодые герои Тикамацу, приказчик из лавки Токубэй и девушка из "веселого квартала" О-Хацу, осознав невозможность соединиться в этом мире, решают вместе уйти в лучший из миров и совершают двойное самоубийство. Лет семь назад на Чеховском фестивале гостила одна из трупп японского театра кабуки — и показывала эту же пьесу. Манера игры актеров кабуки многим тогда напомнила о кукольном театре, и это была очень правильная ассоциация: искусство бунраку старше кабуки, и многие пьесы, в том числе и сочинение Тикамацу, первоначально писались для театра кукол, и только потом их стали разыгрывать люди. Так что спустя несколько лет после знакомства со знаменитой постановкой кабуки мы словно увидели оригинал.
С большими, в половину человеческого роста, куклами бунраку управляются три человека (только у кукол-статистов по одному ведущему). Головы всех троих большую часть спектакля скрыты черными колпаками, да и одежды черные. Но слаженные движения их видны зрителю очень хорошо. На боковой сцене-приступочке сидят рассказчик-таю и музыкант, играющий на традиционной японской лютне — сямисэне. Рассказчики, меняющиеся от сцены к сцене, не только озвучивают персонажей, но и читают авторский текст. В последней сцене "Самоубийства влюбленных в Сонэдзаки" и рассказчиков, и музыкантов становится четверо, что усиливает эмоциональное воздействие.
Начинать смотреть представление бунраку нелегко. Высокие и протяжные звуки, издаваемые ведущим, кажутся неестественными (и у самых непосредственных зрительниц даже вызывают смешки), звуки сямисэна — унылыми и довольно однообразными, сюжет — слишком наивным и прямолинейным, а декорации — какими-то сувенирными. Японское искусство, впрочем, похоже на самих японцев. Оно может показаться наивным, оно предельно деликатно, но очень настойчиво — и непременно добивается поставленной цели. Представление бунраку исподволь затягивает и покоряет зрителя, двигаясь от бытовой жизненной истории к ритуальному предсмертному танцу влюбленных. И в конце, кажется, даже те, кто недоумевал в начале, готовы смахивать слезы.
Усилия кукловодов вовсе не направлены на то, чтобы куклы бунраку выглядели "как люди". Мастерство этих кукловодов тревожит воображение, потому что плавная естественность кукольного поведения нет-нет да и оказывается обманчивой. Ноги и полы кимоно (у женских персонажей бунраку нет ног) легко отрываются от земли, картинно изогнутые тела словно замирают, чтобы быть запечатленными на гравюре, а точность мелких жестов лишь оттеняет неподвижность лиц-масок.
Каждое движение, каждый звук, каждое правило бунраку, конечно же, исполнено символического смысла. И то, как рассказчик поднимает вверх книгу с текстом, прежде чем устроить ее на пюпитре и решительным жестом раскрыть на нужной странице. И то, какие именно звуки раздаются перед каждым открытием занавеса. И то, что только в последней сцене главные из трех кукловодов каждой куклы открывают свои лица — лица немолодые, поскольку быстро дослужиться до управления головой куклы невозможно. Невозмутимо и сосредоточенно ведут они своих изящных подопечных к гибели, точно сами верят в смерть как высшее воплощение идеальной любви. Они-то знают, что пережить спектакль не удастся не только персонажам Тикамацу, но и самим "исполнителям": по правилам театра бунраку сразу после каждого представления куклы разбираются на отдельные части и только на следующий вечер собираются вновь.