Я не видела их почти три недели. Дети были отправлены на море с няней и бабушкой. Варе по медицинским показаниям необходима естественная физиотерапия — горячий песок. И пока она нарезает круги по побережью, а ее брат Федя составляет ей компанию, мы с мужем живем на две страны.
Будь я немножко другой мамой, я бы, может, не смогла. Но я могу — благодаря работе. Мать — моя вторая профессия. Я вышла на работу, когда детям было два с половиной месяца, и уже привыкла к тому, что не вижу их целыми днями.
Но три недели — это слишком много даже для меня. Труднее всего даются выходные, которые мы в обычной жизни проводим с детьми. Сейчас дом пустой, дети — исключительно в телефоне, трижды в день.
График звонков образовался не случайно. Два года назад, когда им было по одному году, мы оставили их на море с бабушкой и няней всего на две недели. Потом был звонок.
— Ой,— моя мама рыдала в телефонную трубку.
Было около восьми часов вечера, и я в жесточайшем цейтноте редактировала заметки отдела финансов. Не сказать, чтобы я испытала страх. Это был ужас.
— Ой,— мама продолжала рыдать, не желая отвечать по существу, что же все-таки случилось,— Лизочек!!! Ох, Лизочек...
Теперь рыдала уже я, потому что была уверена, что произошло страшное.
— Твой сын...— мама по-прежнему не могла успокоиться.
— Твой сын Федя...— рыдания становились громче.
Я параллельно набирала телефон страховой компании, чтобы вызвать врача. Надеялась, что вдруг еще не поздно. Хотя, судя по маминым рыданиям, что-либо делать уже было совершенно бессмысленно.
—...Пошел!!! — выпалила мама из последних сил и продолжила разговор, всхлипывая.
С мамой у нас произошел тогда серьезный разговор.
Теперь во избежание таких вот ситуаций мы договорились, что в случае благоприятного развития событий мы созваниваемся трижды в день — в 10.00, 16.00 и 22.00. Первый звонок — о том, что проснулись и позавтракали, второй — с каким боем дети засыпали днем, третий — о том, как прошли вечерние занятия и укладывание на ночь.
Если они звонят в другое время, я вздрагиваю.
В прошлом году на второй неделе отдыха, за день до моего отъезда в Москву, Федя проснулся с температурой сорок. Он болел три дня, потом — Варя. После пяти дней неснижающихся сорока мы легли в больницу — потому что местный врач, выписанный для нас страховой компанией, сочла нужным давать ребенку определенный антибиотик, против которого возражали наши лечащие врачи в Москве. Но как выяснилось, страховка — такое дело, что, если не выполняешь предписания местного врача, автоматически лишаешься страхового покрытия на территории иностранного государства. Потом мы лежали в больнице, с капельницами и уколами, потом — долго выздоравливали дома. Я меняла даты вылета и авиабилеты раз, наверное, шесть — меня узнавали в местном офисе российского туроператора и уже даже не брали денег за обмен. После выздоровления врачи не рекомендовали нам лететь в Москву, потому что перелет и акклиматизация могли снова привести к ухудшению. Я оставила их восстанавливаться. Но через полтора дня — снова неурочный звонок.
— У нее снова сорок.
Через пять часов я была в аэропорту. Через восемь — возле Вариной кровати. Она провела у меня на руках, наверное, несколько часов. И больше температура не поднималась. Я зря прилетела?
Мы с мужем целый год раздумывали, стоит ли снова отправлять их туда. В Москве горячего песка нет. Варе по-прежнему нужно разрабатывать ногу. За последние полтора года мы много чего сделали для этой ее ноги — нам, надеюсь, больше не грозит инвалидность.
Мы рискнули.
Сейчас дети сами умеют говорить. Поэтому есть возможность общаться по телефону.
— Привет! Мы видели рыбок — это была большая акула, совсем рядом! — рассказал мне вчера сын.
— Я тебя люблю,— говорю.
— А я пойду играть в мячик,— отвечает,— с няней и Варей.
Разговоры с дочерью в этом плане более продуктивны.
— Мамочка, я тебя люблю и скучаю,— кричит в трубку Варя.— Ты улетела на самолете, а мы сейчас рисуем корабли. На камушках. Мы нашли их в море!
Вообще-то трудно разобрать большую часть из того, что они говорят по телефону,— голос слишком звонкий и это съедает весь смысл детских восторгов.
Вчера, когда мы созвонились в традиционные 10.00, Варя заплакала. Я — тоже. Не знаю, отчего она, а я — просто соскучилась.
Федя, как правило, слушает. Если нечего сказать, молчит. Если говорит, то только по делу.
— Утром я был плохой,— докладывает сын.— Плакал. Теперь хороший. Взрослый стал.
— А почему плакал?
— Потому что был маленький и плохой. А теперь — взрослый и хороший.
И вот вечером — звонок.
— Лиза,— начала няня тонким голосом.— У вас все в порядке?
— Да, а у вас? — мне было непросто поддержать начало такой непринужденной беседы, ведь на часах было 18.00 и звонили явно не просто так.
— У нас тоже уже все в порядке. Хотя произошло небольшое ЧП — Федя засунул себе в нос горошину. Сейчас мы ее уже вытащили, так что не беспокойтесь.
Самое отвратительное в этом расставании, что мы не видимся. Мне постоянно кажется, что они меня забывают. Я боюсь, что они отвыкнут от меня. Это непросто, когда после такой разлуки видишь ребенка, он подбежит к тебе на несколько секунд, а потом подходит к няне. Включается комплекс работающей матери. Точнее, не выключается.
Сегодня утром звонок раздался в восемь утра.
Я вздрогнула. Пропустила два гудка. Глубоко вдохнула.
— Мама,— в трубке был взволнованный Варин голосок.— Я уже проснулась, разбудила Федю и бабушку, надела Федину кепку. Можно мне купаться в бассейне, ведь у меня нет больше сопелек? Я уже съела кашу.
Я выдохнула.