Писатель Алексей Иванов — о пермском коде и о том, почему для многих россиян истина важнее, чем свобода
В начале осени в издательстве "Азбука" выйдет новая книга Алексея Иванова "Хребет России" — плод совместной работы над одноименным телепроектом с Леонидом Парфеновым.
Писатель поведал "Огоньку" собственную теорию провинциального самоуважения, попутно разложив на молекулы столь неуловимое понятие, как любовь к малой родине. Несмотря на сложность, теория, вполне вписалась в русскую пословицу: "Где родился, там и пригодился".
— Вы называете себя носителем уральского культурного кода, чем объясняете причину своих сравнительно редких выездов за пределы родной Перми. Что вы подразумеваете под кодом — дышать вам трудно на чужой земле?
— Про редкие выезды — сказка. Так СМИ делают из меня фрика, чтобы под острой приправой скормить свою тухлятину. Это дома я бываю редко. Мой ареал, если по кругу,— Соловки, Рига, Сухуми, Бухара, Красноярск. Дышалось мне там нормально, обходился без ингалятора. Хотя за пределами бывшего СССР я и вправду не был. Ну и что? Сам Пушкин не выезжал за пределы России, а писал, в общем, не хуже Веллера. Количество туризма не перерастает в качество мышления, говорю как бывший турпроводник. Знания о Вселенной мы вообще получаем за школьной партой, а не на шаттле. Если хочешь чего-то знать, можно воспользоваться интернетом, ведь уже миновали времена Афанасия Никитина. Апломб российских знатоков мира чаще всего куется на пляжах Турции. А в понятие "культурный код" я вкладываю определенный набор культурных и поведенческих стратегий, привычных данному региону и оправданных опытом. Культурный код формирует менталитет.
— По-вашему, код и менталитет могут со временем меняться?
— Да, конечно, они модернизируются, но в базовых принципах остаются неизменными, до тех пор, пока неизменен образ жизни данного региона. А в сырьевой России он зависит от земли. Менталитет в России определяется климатом, ландшафтом и природными богатствами территории, где живут носители менталитета. Россия — мозаика ментальностей. Северные поморы, уральские рабочие, сибирские охотники, русские землепашцы, степные казаки — они что, одного образа жизни, одного менталитета? Конечно, общая платформа — русская. Но в ее границах существуют оттенки, разницы. Возьмем, скажем, знакомый мне Урал. Когда формировался уральский культурный код, Урал был компактной агломерацией промышленных городков среди аграрной страны. Рабочим Урала некуда было бежать с заводов — они же не умели пахать. И сформировалась своя, местная иерархия ценностей, когда дело важнее свободы. Появились культурные герои, носители этого кода: Ермак, пожертвовавший свободой ради дела завоевания Сибири, святой Симеон Верхотурский, явивший Уралу идеал праведного труда. Прошло три века, а труд на Урале по-прежнему важнее свободы. Для Урала свобода — вещь, которую можно купить, а любимый труд — вещь, которую нужно заслужить. Я заслужил свою работу, а свобода кататься по Антальям мне особенно и не нужна, хотя и по карману.
Конечно, я упрощаю объяснение, в жизни все не так ярко выражено. Но тем не менее это не миф.
— Раз уж двинулись по географии, скажите, ощущают ли свою культурную идентичность и общность американцы, которые, как принято считать, вообще не являются народом?
— Для того чтобы говорить об этом, надо пожить среди них и проникнуться их ценностями. К тому же американцев, говорят, страшно много. И они, говорят, тоже разные. Я не претендую на то, чтобы формулировать правила других культур. Где живу, то место и осмысляю.
— Кроме Перми вы пытались жить в других землях?
— Я долго жил в Екатеринбурге. Но пермский и екатеринбургский коды — это два края спектра уральского кода. Патерналистский, строгановский — на Западном Урале и пассионарный, демидовский — на Восточном. Разница в стилистиках, а не в ценностях. А уральский код — только вариант российского провинциального.
— Говорят, вы Москву не любите. Культурное отторжение?
— Разве у нас в Конституции оговорена обязанность любить Москву? Для песен типа "Я люблю тебя, Москва" хватит и одного пермяка — диджея Смэша. Но если говорить о принципиальных вещах... Москва — не моя. Как европейский мегаполис она постиндустриальная. А я — представитель индустриального культурного кода. Они отличаются друг от друга как трюк и спецэффект. Любят ли каскадеры Бэтмена? Честно говоря, я уже устал от хватания за горло: "Ну-ка живо люби Москву!", "Ну-ка прекрати быть собой!". Я ведь не младенцев ем, а просто живу там, где нравится, отчего такой бурный интерес к моей прописке? И вправду "квартирный вопрос испортил"? Плюс к этому и общее для провинции недовольство Москвой, которая не исполняет своих столичных функций. Для бедной и дико зацентрализованной России Москва — транслятор отдельных регионов на всю страну. А Москва давно уже транслирует только одну себя, но исправно пожирает средства, предназначенные всем.
— Провинция в некоторых ваших романах выглядит довольно страшно — серая, засасывающая и губящая. Каков же выход для провинциала — как чеховские сестры "в Москву, в Москву"? Почему же сами живете в "регионах"?
— В некоторых "не моих" романах Москва тоже выглядит страшно. Но это зависит от точки зрения. Для меня провинция — не страшная. Я не хочу сказать, что она прекрасна или "только здесь и осталась подлинная духовность", это бред. Провинция зачастую тяжела для жизни, а потому и тягостна. Но моя жизнь устроена, и мне здесь интересно. Кому не интересно — пускай уезжают вслед за чеховскими тремя сестрами, которые, кстати, никуда не уехали. Видимо, Москва — это такое место, где живут те, кому в России скучно.
— Возможна ситуация, когда человек живет в Нью-Йорке или Токио, но чувствует себя пермяком до мозга костей?
— Что значит "чувствует себя пермяком"? Любит эту землю и скучает по ней? Да, такое возможно. Живет в Токио по пермскому культурному коду? Маловероятно. Еще Ленин говорил, что нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Освободишься — либо станешь маргиналом, либо угодишь за решетку.
— Для вас что такое Пермь: улица от дома к магазину, родственники и соседи, река и лес?
— Гвоздями к Перми меня прибивают журналисты. Когда меня называют пермским писателем, это подмена экзистенции экзотикой. Я ассоциирую себя с Уралом, а не с одной только Пермью. Мой любимый город, город моей молодости,— Екатеринбург. А Урал для меня — пространство, где мне все доступно и органично. Это своеобразный полигон, где я могу реализовывать все, что мне интересно. Я не страдаю комплексом неполноценности своей земли.
— Благодаря своей фамилии вы прибиты гвоздями к другой традиции. Бросив взгляд на имя автора, один читатель заинтересуется, а другой сморщится. Сегодня, когда на книжных полках идет борьба обложек, а не содержания, ваше "Алексей Иванов" выделяется своей простотой. Очень уж это сочетание распространено в нашей стране. Лично у меня два-три знакомых — Алексеи Ивановы. Не мешает?
— Мешает, чего тут спорить. Как сказал барон Мюнхгаузен в фильме Марка Захарова: "В Германии иметь фамилию Мюллер — все равно что не иметь никакой". Но дело и не только в фамилии. И с именем тоже беда: то я Александр, то Анатолий, то Сергей. Приходится мириться, потому что лопухнулся с самого начала. Я не особенно верил, что пробьюсь как писатель, а потому для первой книги и не придумал никакого псевдонима. А книга вдруг пошла, и менять что-либо стало поздно.
— Кстати, об именах. Вы в своих романах вскрыли целый пласт забытых уральских имен (один Остафий из "Золота бунта" чего стоит), которые, я уверен, уйдут в народ. Не знаю, как у вас, а в наших песочницах копаются сплошь Пелагеи, Назары и Акимы. Как относитесь к этому процессу возвращения летописных имен в современную жизнь?
— Вокруг меня то же самое — Игнаты, Захары, Демиды, Елисеи... Имя — это производное народа и эпохи. В моем "Золоте бунта" все имена типичные для того времени, раскольничьи. Но мы же не раскольники XVIII века, правильно? Антипы и Архипы так же нелепы, как Марианны и Франчески. Но мода — страшная сила.
— Писательское сообщество на чем свет стоит ругает автора "Кода да Винчи" Дэна Брауна. Но вместе с тем книга вызвала всплеск нового интереса к Парижу и его истории. После выхода ваших книг в Пермь тоже зачастили туристы. Как бывший экскурсовод не считаете это одной из целей своего творчества?
— Я, конечно, не туроператор, но имею в виду и эту сторону литературы. Развлекаясь, люди изучают историю и географию. Разве infotainment — новости как развлечение — не раскрасил отечественное телевидение? Путь, избранный Брауном, мне представляется благородным. Другое дело, что литературное качество текстов Брауна невысоко. Но это не имеет отношения к Леонардо. А лично мне обидно жить на земле, которую незаслуженно считают пустой и серой. Если люди, прочитав мои романы, находят Урал интересным для поездки — это хорошее признание и для меня, и для Урала.