"Наше кино боится самого себя"
Стартовал 31-й Московский международный кинофестиваль. Пользуясь мировым кризисом, его руководство намерено превратить ММКФ в "Канн для Восточной Европы"
— На ММКФ всегда были интересные внеконкурсные программы — а конкурс год от года все более условный, в духе "главное не победа, а участие". В чем причина? Может быть, это родовая травма фестиваля, который был задуман в 1950-е для "дружбы народов" и до сих пор таковым и остается...
— Надеюсь, что в этом году конкурс вас не разочарует. Что же касается "дружбы народов", то геополитические задачи есть у любого фестиваля, даже у Каннского. Канн в этом году тоже показал пару картин, которые были явно взяты из соображений национальной экзотики. Берлинский фестиваль грешит политизированностью и пристрастием к большим именам, за которыми подчас среднее кино. А хороших картин всегда мало. Кстати, Канн к восточноевропейскому кино стал в последние годы высокомерен: там есть нечто ценное, что замечаем только мы. Например, на нынешнем фестивале мы представим в специальной программе болгарское кино. Дистрибуторы проявляют к нам повышенный интерес, в результате мы в этом году отсмотрели в два раза больше картин, чем в прошлом,— около тысячи. Соответственно, и выбор был больше.
— В нынешнем конкурсе участвуют три российских режиссера, не считая Киры Муратовой: Шахназаров, Прошкин, Досталь. Таким образом, ММКФ хочет продемонстрировать в противовес экспериментальному и молодому "Кинотавру" взвешенность и мастерство? Или опыт сотрудничества с молодыми режиссерами у ММКФ признан неудачным?
— Распределение ролей с "Кинотавром" — условно говоря, "молодые против мэтров" — произошло спонтанно, само собой. А опыт с "молодыми" у нас в свое время был более чем удачным: допустим, того же Бориса Хлебникова с Алексеем Попогребским в свое время отрыл именно ММКФ, как и первый игровой фильм Марины Разбежкиной "Время жатвы". В русских картинах, которые в этом году попали в конкурс ММКФ, лично мне импонирует высокий уровень социальной рефлексии авторов. Восточная Европа регулярно разбирается со своим прошлым, а у нас советский опыт до сих пор не осмыслен, мы до сих пор не ответили всем обществом на вопрос, так ли конструктивна наша ностальгия по прошлому, которую сегодня активно навязывают массмедиа. Все три российских режиссера так или иначе разбираются с этим вопросом. Николай Досталь ("Петя по дороге в Царствие Небесное".— "О") возвращает нас в 1953 год, в год смерти диктатора. В основе фильма Александра Прошкина "Чудо" — мистический факт (фильм сделан по реальным событиям, произошедшим в Самаре в 1956 году и известным как "Стояние Зои".— "О"), это своего рода проверка нашего общества на способность воспринимать чудесное. Ну а Карен Шахназаров удивил тем, что снял картину, для себя несвойственную: он перенес в наши дни чеховскую "Палату N 6". Наконец, Кира Муратова, которая в конкурсе представляет Украину, у нее невероятно яростный и сентиментальный фильм. Есть сильные режиссеры и из других стран: это и Дито Цинцадзе и Габриэле Сальваторес.
— Все обратили в этом году внимание на специальную программу ММКФ "Кино Грузии", особенно на подбор фильмов: от сталинских агиток вроде "Клятвы" Михаила Чиаурели 1946 года до "Покаяния" Тенгиза Абуладзе...
— Мы решили проследить историю советского грузинского кино от момента, когда формировались основные политические мифы, до момента их развенчания. Любопытно сейчас пересмотреть "Клятву": она сегодня воспринимается как саморазоблачение. Возвеличивание персоны Сталина доведено тут до такой степени концентрации, что выглядит как фарс, как насмешка...
— Может быть, втайне советские режиссеры на это и рассчитывали?
— Парадокс в том, что в инкубаторе соцреализма — этому, кстати, посвящена и другая программа ММКФ, "Социалистический авангардизм",— работали гениальные режиссеры. То, что задание партии воплощали талантливые режиссеры, в каком-то смысле работало "против идеи". Вот фильмы Абрама Роома "Строгий юноша" или "Сердце бьется вновь": сегодня эти картины воспринимаются как фарс, как постмодернистский стеб... Что касается грузинского кино, то оно вообще открыло свой уникальный способ сопротивления диктату советского: оно скрылось в быте, растворилось в шутках, в застольях, в мелочах, в притчевой манере. Грузинское кино всегда было очень независимым. В этих картинах в наименьшей степени присутствовал соцреализм. В журнале "Искусство кино" была в 1970-е напечатана дискуссия на эту тему — "Грузинское кино: отношение к действительности". После нее разразился скандал, приехала из Грузии целая делегация. Вопрос был поставлен так: сколько советского в грузинском кино? Ему вменялось в вину то, что оно воспевало игнорирование реальности, уход в себя, культ сибаритства. Так сказать, романтический вариант социальной пассивности советского человека, да и всего общества. Отар Иоселиани, кстати, первым заметил опасность такого поведения: его "Листопад" — фильм о том, что социальная пассивность приводит к распаду личности. Но не забудем также, что именно с "Покаяния" Абуладзе началось обновление советского общества.
— Понятие "интеллектуальное", кажется, больше не имеет отношения к русскому кино: у нас интеллект заменен трэшем и аутсайдерством. Между тем последний Канн демонстрирует, что "умное кино" — в лице тех же Ханеке и фон Триера — весьма востребовано мировым сообществом. Почему, как вам кажется, Россия отказалась от участия в борьбе за право формулировать новые смыслы, идеи? Почему мы сегодня оказались на обочине интеллектуального кино, хотя еще недавно за Россией такое право всеми признавалось?
— Во-первых, все зависит от личности: вот есть сегодня режиссер Ханеке, и один-единственный режиссер сразу выводит всю Европу в интеллектуальные лидеры. Когда был Тарковский, он в лидеры вывел весь СССР. Проблема, видимо, в том, что режиссеров такого уровня ни у нас, ни в мире сегодня нет. Сами режиссеры прежде всего перестали ставить перед собой высокие планки. Впрочем, у нас есть Герман-старший, который, кажется, в новом фильме "Трудно быть богом" поставил перед собой такую планку, что мы еще все вздрогнем, какой там Ханеке... В то же время у нас есть и младший Герман, и другие талантливые режиссеры из его поколения — Василий Сигарев, Алексей Попогребский, Борис Хлебников. Другое дело, что сам жанр артхауса сегодня дезориентирован...
— А почему умное кино в России дезориентировано?
— Потому что режиссеры сильно отстают от потенциальной аудитории, им не хватает трезвого взгляда на сегодняшнюю реальность и каких-то новых, незаимствованных поэтических кодов. Реальность словно пугает молодых... Во-вторых, их дезориентирует наша система проката, дистрибуции, где успех фильма зависит от директора кинотеатра. Конечно, и денег мало в этой индустрии: за 3 млн долларов сегодня не снимешь кино для большого экрана. Впрочем, Сергей Лобан снял "Пыль" за 3 тысячи долларов, так что, как ни парадоксально, некоторая избалованность деньгами тоже имеет место. Но это только кажется, что артхаус — это кино для 1-2 процентов в стране, как уверяют нас прокатчики. Я считаю, что спрос на серьезное кино в нашей стране, особенно неизбалованной провинции, чрезвычайно высок.
— Звучит обнадеживающе. Кинокритик Даниил Дондурей считает, что в мире катастрофически уменьшается число людей, способных вообще понимать нелинейное кино, воспринимать условности, второй план: в сегодняшнем городе-миллионнике таких не набирается и тысячи. Проблема умного кино еще и в том, что его смотреть становится некому.
— Да, верно. Но можно упрекнуть и самих режиссеров: в России сам Бог велел кинематографистам опираться на мощную литературную традицию. Почему, спрашивается, никто до сих пор не экранизировал Федора Абрамова, например его роман "Братья и сестры"? Или Гроссмана? Ведь там кладезь сюжетов! Мы на эту литературу смотрим сегодня с легкой брезгливостью, просто боимся неподъемности материала.
— Может ли примером для нас стать румынское кино, которое за последние два года мощно рвануло вперед? Такое ощущение, что они вывернули свои общественные и социальные проблемы наизнанку и это стало необычайно актуально для всего мира...
— У меня нет однозначного ответа. Это связано, наверное, отчасти с высоким уровнем саморефлексии в румынском обществе. В соседней, скажем, Болгарии, не было такого резкого, сопровождавшегося насилием, разрыва с прошлым — это видно и по фильмам, которые представлены в программе "Български фокус": отношение к социалистическому опыту у них ироническое, местами наплевательское. В румынском же обществе, как и в кино, прошлое воспринимается до сих пор с болезненной остротой и однозначно, ненависть к Чаушеску в каком-то смысле консолидировала общество. И началось это кино не с нуля — режиссеры Кристиан Мунджу, Ион Пую были учениками знаменитого Лючана Пинтилие, который заложил основы того взлета, который мы наблюдаем сейчас. Ему свойственны были какая-то язвительно-ироническая отрешенность, умение находить смыслы в элементарных житейских ситуациях.