Мать Елизавета Голикова

"Проблем нет, есть сложности, а у детей — особенности". Так нам сказала психолог, с которой дети занимались два месяца. У них этих самых сложностей накопилось — дерутся, падают на пол при первой возможности. А еще наш Федя — трус и плакса. Он выше Вари на целую голову. В нем 16 кг, в Варе — 11. И потому, хоть они и двойняшки, в ресторане нам всегда приносят один детский стульчик — для Вари, Федю за ребенка не считают. Но Федор смелее от этого не становится. Проходя мимо собственной собаки, Федя прижимается к стене. Он плачет из-за мельчайшей царапины. Из-за остывшего супа. Из-за того, что надо есть суп, а не торт. Из-за всего.

Поэтому у меня с сыном конфликт. Я не люблю трусливых мужчин. Они, мне кажется, совсем не мужчины. Мои представления о том, каким должен быть мужчина, наверняка тоже нуждаются в коррекции психоаналитика, но я пока этим не занималась. Должен ли трехлетний ребенок быть мужчиной — предмет спора со всеми родственниками и отцом этого ребенка.

Но вот мы остались один на один. И я решила победить его слезы и страхи. Искоренить их причину и ликвидировать последствия.

— Федор, давай построим дом,— я предложила сыну игру, и ничто в ней не предвещало, как ему казалось, никакого страха и беспокойства.

— Давай,— уверенно ответил он. У него вообще такая манера — на все вопросы нараспев отвечать: "Да-а". Скажешь ему: "Федя, мужчины не плачут". Ответит: "Да-а". "Мужчины — смелые и сильные".— "Да".— "Ты же мужчина?" — "Да".— "А зачем ты плачешь? Ты разве видел, чтобы наш папа плакал?" "Да",— уверенно отвечает ребенок и, кажется, совсем не врет.

— Федор, я — волк. Я пришел к вашему домику и хочу вас съесть.

Так учила говорить психолог, начиная занятие три месяца назад.

— Да,— соглашался мальчик.

— Федь, теперь ты должен спрятаться в домике, захлопнуть дверь и прогнать волка,— подсказываю я шепотом и грозным голосом повторяю: — Я — волк, я тебя съем.

На этом месте у ребенка всегда начиналась паника, он нервно прыгал, махал руками и вскрикивал: "Боюсь, боюсь!" Его сестрица Варя уверенно подходила к "волку", разворачивала его лицом к "лесу" и задом к "домику" со словами: "Брысь!" Федя, выглядывая из-за домика, продолжал махать руками и кричать: "Боюсь!" Но волка мы в конце концов победили.

В жизни все оказалось не настолько просто. Федя боялся слона в виде аттракциона, мужчину с усами в ресторане, воскового Элвиса Пресли, бильярдного кия и крокодила из пластилина. Причем даже если этот крокодил на его глазах превращался в бесформенный зеленый кусок, ребенок отказывался брать его в руки.

Я последовательно создавала все новые и новые источники его страхов, вместе с ним боялась, чтобы потом преодолеть этот страх.

— Федя научился плавать, как крокодил, и больше не плачет,— рассказала Варя папе по телефону.

Мы сейчас на море, а папа в Москве. Во время вечернего разговора по телефону дети рассказывают ему обо всех новостях.

— Я — крокодил! — Федя на глазах приобретал навыки настоящего мужчины.

Но увидев на следующий день надувного крокодила в бассейне, он сбежал от него в туалет. Он просидел в туалете больше получаса, испытывая на прочность мое терпение. Ситуация казалась нестабильной.

Но вот он вышел из туалета. И страшно стало уже мне.

— Пойду на улицу, сяду в машину и уеду из дома. Мама не любит, Варя не любит. Выйду из машины, далеко-далеко. Мне встретится кто-то. И я скажу ему: "Вот он я, ешь меня. Всего. Целиком".

Еще полчаса назад мне казалось, что этот мальчик, который не слишком хорошо говорит, вряд ли способен структурно мыслить. Я ошибалась.

Варя, сидевшая в тот момент у меня на руках, попыталась преодолеть мои страхи.

— Мамочка, не переживай. Федя — мальчик. К тому же он жадина.

Но я переживала. Нет, я боялась. За то, что перегнула палку. За то, что переоценила свои воспитательные возможности. За то, что может случиться потом.

Я сделала вид, что не слышала всего того, что он наговорил.

На следующий день за обедом мальчик отказался от еды.

— Не буду есть,— сказал он.— Буду голодным.

Он смотрел мне в глаза.

— Хорошо. Ты мужчина. Это твое решение.

Мне непросто было это сказать.

— Останусь голодный. Сил не хватит, чтобы бегать и играть. Рот будет пустой. Пойду — и меня сдует ветер.

Он продолжал испытывать мои страхи.

Федя повернул против меня мое же оружие. Проговаривая мои страхи, он испытывал мою выдержку. Это стоило усилий — не обращать внимания на ребенка, который остается один в ресторане, когда оттуда уходят взрослые. Делать вид, что мне все равно, что мой сын ест цветы и поднимает с земли всякую гадость.

Первой через пару дней сдалась няня.

— Он выходит на дорогу!

Но Федор развернулся возле тротуара и сообщил:

— Тут машины. Когда будет красный светофор, можно будет идти.

На следующий день не выдержала Варя.

— Мама, Федя плачет. Он не ест. Надо что-то сделать. Ты уже придумала что?

Что я могла придумать? Я готова была сдаться на следующий день. Когда он, расстегнув ремень безопасности в машине, устроился на полу, заявив, что отказывается садиться в детское кресло. Тут я впервые взяла его за ухо. Мне стыдно до сих пор. Когда они родились, я поклялась не применять к детям физического воздействия. Я держалась два года и десять месяцев. И не смогла. Мне стало по-настоящему страшно.

— Мама,— вдруг сказал сын,— ты боишься, что я упаду? Давай я пристегнусь. Только ты не бойся. Я уже перебоялся.

Я взяла Федю на руки.

Сын с большим удивлением посмотрел на меня.

— А можно я сам? Я — мужчина.