Актовый зал

обобщает Дмитрий Ренанский

Вагнера много не бывает, тем более у Валерия Гергиева. Впереди маячит июльское "Кольцо нибелунга", а пока в концертном исполнении приударяют по финальным третьим актам "Валькирии" и "Парсифаля", а затем "Парсифаля" исполняют еще раз, уже полностью. Партию Вотана в "Валькирии" поет Брин Терфель — весь прошлый год валлийский бас-баритон был в отпуске, так что его голос, возможно, будет звучать свежее, чем три сезона назад на московском Пасхальном фестивале в том же фрагменте той же партии. На оба "Парсифаля" выписаны эталонные Гурнеманц и Амфортас — басящие эти роли в лучших оперных домах Рене Папе и Евгений Никитин. Самого Парсифаля споет Гари Леман, восходящий и едва ли не первый на планете вагнеровский тенор, знакомый Петербургу по прошлогоднему "Тристану" резидент Метрополитен-опера. Можно будет сравнить и певиц в ключевых женских ролях — отечественную приму Ларису Гоголевскую и западную Виолетту Урману. Кастинг подобрался без преувеличения выдающийся, но главный интерес нынешнего вагнеровского сектора все же не в исполнителях, а в музыке.

Гергиев будет играть фактически двух разных Вагнеров. Замысел "Парсифаля" оформился в 1857 году: сорок шесть лет, едва закончил "Валькирию", кипит честолюбивыми планами окольцовывания мира "Нибелунгами", одержим "Тристаном". Свой кельтско-христиано-буддийский проект Вагнер реализует ровно четверть века спустя, когда все opi magni уже будут написаны, мир завоеван и в тиши байрейтской виллы "Ванфрид" можно спокойно созидать свой opus misticum. За неделю в Мариинке-3 можно будет понять, что произошло с Вагнером за двадцать пять лет между "Валькирией" и "Парсифалем".

Сочная, телесная, земная, огненная "Валькирия" — три с половиной часа конфликтов, переломов, трагических коллизий и взрывов внутренних миров, которыми своих героев щедро наделил композитор-психоаналитик. Финал второй части тетралогии сгущает те импульсы, которые затем дадут развитие "Зигфриду" и "Гибели богов". Всю жизнь Вагнер-реформатор шел от традиционной оперы к музыкальной драме. "Валькирия" в жанровом смысле еще вполне оперно-эффектна, "Парсифаль" уже не вполне драматичен. Если в "Валькирии" бьются боги, люди и нелюди, то в "Парсифале" музыка воюет с музыкой. Эта опера — про внутренние распри самого Вагнера, в зрелости метавшегося, как его Тангейзер, между чувственностью диссонанса и рыцарской диатонической аскезой. В "Парсифале" Вагнер, кажется, делает выбор в пользу последнего, разводя свои гармонические фетиши по разным склонам священной горы Монсальват. Архаичная диатоника правит на северном склоне, в первом и третьем акте, вращающихся вокруг замка, в котором хранится Грааль, святая чаша с кровью Христа. Греховная хроматика сведена в ад второго акта — на южном склоне горы обитает волшебник-скопец Клингзор, олицетворяющий "тристан-аккорд"; к этому времени гармонические открытия кажутся их автору богомерзкими.

"Парсифаль" — самая идеологизированная опера Вагнера. Иронический пассаж Олдоса Хаксли о "вазелиноподобных напевах" финала, "Чуда Страстной Пятницы", очень точно отражает суть "Парсифаля": его музыка сфер — возвышенная звуковая слизь, которой Вагнер заполняет свои идеологические пустоты. Композитор настаивал на запрете аплодисментов, публика не должна была реагировать на "Парсифаль" светски. Музыке отводилась в нем роль сакрального дизайна, своего рода сонорного ладана, храмового эмбиента. В "Валькирию" еще проникали звуки окружающего мира — лесная гроза, пляшущие языки пламени. В "Парсифале" Вагнер плотно закрывает звуконепроницаемые двери байрейтского храма.

"Священное праздничное действо", как определяет жанр "Парсифаля" сам Вагнер, длится четыре с половиной часа. С антрактами выходит что-то около шести. Композитор пытается остановить ход времени. Масштабы этой партитуры помножены на ее бессобытийность. Все находится в равновесии, ничто никуда не движется и не развивается. Вагнер перебирает четки лейтмотивов. В "Парсифале" их значительно меньше, чем в "Кольце" или "Тристане", они сгущены до заклинания или эмблемы и становятся теми перекрытиями, на которых Вагнер воздвигает памятник самому себе в старости. Плоть вытравлена, хрупкие кости овеваются непосредственно духом. Излюбленные сюжетные мотивы варьируются лишь на уровне воспоминаний о былом: эротические видения в волшебном саду Клингзора звучат как бледный отголосок жовиальной игривости дочерей Рейна из "Кольца", влюбленная Кундри утихает у ног Парсифаля кроткой Изольдой, как в "Liebestod".

Ритуальность "Парсифаля" выглядит попыткой на прощание снять психологическое напряжение и гармонизовать истерзанную "Тристаном" психику. Вагнер пытался было найти успокоение в сосисочно-пивной немецкости "Нюрнбергских майстерзингеров", но не очень-то получилось. Не до конца удалось ему раствориться и в "Парсифале". В нем нет грохота "Кольца", нет надрыва "Тристана", все истончено, но в эту истонченность вдуты колоссальные звуковые объемы. Хотел опроститься — не вышло, Вагнер не Клингзор и не смог творчески оскопить себя. Он по-прежнему заглядывает далеко вперед.

Концертный зал Мариинского театра, 5 июня, 19.00 ("Валькирия") и 6 июня, 22.00 ("Парсифаль")