Легенда
— Владимир, помнится, Сид Вишез из Sex Pistols говорил, что если панку больше 25 лет, то он либо умер, либо не панк. Вам 50, и вы все еще играете рок-н-ролл. Самому не странно?
— Да, странно, конечно. Я помню, как еще в школе представлял свое будущее, самое большее, что мог представить,— когда наступит новый век, мне будет 41. На 50 лет фантазии уже не хватало. Сегодня я не ощущаю никакой разницы между 40 и 50 годами. По-моему, даже лысина и живот не увеличились.
Я понимаю, что у всех сформировался устойчивый штамп: если играешь рок-н-ролл, то должен ходить в такой вот куртке, вести такой вот образ жизни, употреблять такие вот слова и такие вот напитки. С годами выясняется, что это совершенно необязательно. Иногда смотришь по телевизору классический концерт, видишь дирижера и понимаешь, что ты с ним одной крови, что Спиваков или Гергиев по творческой жадности, что ли, по неуемному стремлению поделиться своим пониманием действительности в гораздо большей степени рок-н-ролльщики, чем многие ребята в косухах и с электрогитарами.
— А между тем считается, что рок — это искусство, выросшее из социального протеста.
— Это еще один штамп. Многие мои любимые музыканты — Пресли, Билл Хейли, Марк Болан, Slade — никогда ни против чего не протестовали. У Майка Науменко не было ни одной социальной песни. Я думаю, что протест, по крайней мере в нашей стране, заключался в том, чтобы доказать, что люди могут быть разными! Нас с детства приучали играть в какую-то игру, все время врать; с тех самых пор, как давали первые клятвы — октябрятскую, пионерскую, комсомольскую, все понимали, что не будет так, как говорится в этой клятве. И рок-музыка позволила нам быть самими собой, хотя бы на сцене, хотя бы в студии!
— Как я понимаю, по тем временам вы особой ностальгии не испытываете?
— Ностальгию испытываешь по самому себе, который стольким вещам удивлялся, когда новая жизнь еще не вошла в привычку. Когда мы впервые оказались в Италии, вышли на заправке, при ней был маленький магазин. Я вспоминаю кайф от стоявшего там запаха кофе. От того, что в этом придорожном магазине было все-все-все, что я тогда мог себе представить. А сейчас заходишь в гораздо более респектабельные магазины, и тебе там уже ничего не надо, ничего не радует и даже немного раздражает, что везде все одинаковое — что в Москве, что в Милане, что в Турции... Или вот отлично помню, как Андрей Макаревич подарил мне лет 20 назад комплект струн "Ла белла рок-н-ролл". Новые струны! У меня до того в жизни не было фирменных струн, я все время их как-то сваривал, паял, брал чьи-то, бэушные... А тут каждая в пакетике, все американское, да еще и сам Макаревич мне их дарит! А сейчас мы с Андреем вместе водку пьем, хлопая друг друга по плечу... Это, конечно, прекрасно, но то удовольствие было каким-то особенным, незабываемым...
— Пресытились, значит, комфортом, славой...
— Просто стал старше. И с этим ничего не поделаешь. Вот, например, есть у нас старинная песня, которую мы редко поем,— "Я ободранный кот, я повешен шпаной на заборе". Сегодня, для того чтобы честно спеть эту песню, мне нужно как-то по-хорошему войти в описанное полунищее состояние. Это сложно, потому что я уже не ободранный кот. И я могу петь эту песню только как о том Володе Шахрине, который был этим котом. Есть еще несколько старых песен, которые в определенный момент существования группы были ключевыми и которые сейчас я исполняю крайне редко — лишь из уважения к этим песням, к зрителям, которые их хотят слышать. Я их понимаю, но мне очень не хочется врать ни себе, ни публике.
— И когда же вы перестали быть этим самым котом? И перестали петь такие песни?
— Когда я четко увидел, что слово "шоу-бизнес" начинает звучать на русском языке и приобретает какой-то смысл. К тому времени мы кое-что начали понимать в шоу, но ничего не понимали в бизнесе. В 1992 году мы познакомились с Дмитрием Гройсманом и Ильей Спириным. Они взялись осуществлять этот самый бизнес. Тогда я и решил уйти со стройки, где работал монтажником. А когда появляется какой-то багаж, творческий, музыкальный, и у тебя уже не 5-10 вещей, а сотни песен, тогда начинаешь понимать, что, сыграв 500 очень хороших концертов, последующие ты уже не имеешь права сыграть хуже. Наш успех не был быстрым, но зато с тех пор мы никогда не чувствовали невостребованности.
— Вы сравнивали свои песни с травой, вырастающей, когда ей заблагорассудится...
— Для меня появление песни до сих пор абсолютная загадка, поэтому я и не считаю себя профессиональным сочинителем. У меня есть такая "теория радиоприемника": приехал радиолюбитель в поле, вытащил антенну, начал крутить и --р-раз! — слышит позывные, голос из какой-нибудь Бразилии. Никто этого не слышит, кроме тебя, потому что у тебя такой приемник особенный. И меня, наверное, природа наградила таким приемничком, чуть более чувствительным, чем у других, с чуть более мощной антенной. Ведь песня, слова и музыка, как я понимаю с годами, существуют где-то в пространстве и непонятно откуда вдруг возникают в твоей голове.
Отлично помню, когда я в первый раз приехал из Парижа и привез оттуда песню "Аргентина--Ямайка". Шуточная зарисовка, которая показалась мне совершенно проходной, случайной, мы даже решили не включать ее в альбом, а просто в качестве шутки сыграли на новогоднем концерте. И нам сразу сказали: да вы что, записывайте немедленно! Когда в следующий раз мы летели в Париж через Москву и наш продюсер провожал нас с женой в аэропорт, он сказал: "Вот бы ты привез опять из Парижа такую же песню". Увы, не все так просто...
— "Чайф" уже 20 лет в первой обойме российских групп, но почему-то никогда не поднимался на самую вершину. Вас это не задевает?
— Меня устраивает, что я могу в Москве спокойно спуститься в метро, так бывает удобнее добраться до места. Ну, напишу я на улице 3-4 автографа, но без истерик, никто на тебе рубаху не рвет. Утром я выхожу из подъезда, здороваюсь с дворником, с консьержкой, с людьми, идущими в ближайшие офисы, на автостоянке...Мы видимся с этими людьми каждый день, я для них свой человек. Мне больше ничего и не нужно.
— Тем более что дома вас ждут не только дети, но уже и внуки...
— Я человек абсолютно семейный и с годами становлюсь все более семейным. Мне нравится быть отцом, мужем, а сейчас уже и дедушкой. Я с удовольствием принимаю участие в домашних дискуссиях про цвет обоев, мы вместе думаем, какие купить бокалы, как что в доме переставить. Меня только позови. Когда у нас на Новый год собираются все — то есть моя семья, все ребята со своими,— то у нас за столом оказывается человек 25. И мне это доставляет невероятное удовольствие, просто счастье.
— Группа "Чайф" уже много лет экономически вполне самодостаточна и востребована, невзирая на кризисы. Это хорошо, но ведь у вас получается, никаких стимулов нет, чтобы двигаться вперед!..
— Желание двигаться вперед никуда не пропало, но, к сожалению, мы стали старше и, наверное, ленивее. Сейчас, когда слушаю ранние наши записи, я поражаюсь, сколько в нас было энергии, сколько свободы невероятной, когда было плевать на правила, на то, какой должен быть саунд, мы не заморачивались, а возьмут ли это на радио.
Я пытался анализировать, почему сегодня пишется меньше песен. Это раньше было — будто кран в себе открываешь и оттуда, как из водопровода, бежит. Раньше ты ловил мысль на лету и мигом превращал ее в песню. А теперь успеваешь только взглядом эту мысль проводить. Реакция уже не та...
— А может быть, вы просто достигли, чего хотели, решили главную задачу в жизни и внутренне успокоились?
— Вот уж никогда не задавался вопросом, что для меня главная задача. Я и сейчас к своей музыке отношусь не очень серьезно. Мы ведь не ракеты строим, и по большому счету это просто игра. Мальчики играют в войнушку, в солдатики, а мы играем рок-н-ролл.
— Мы вернулись к началу разговора: вам 50, а вы все играете...
— Дело в том, что сцена — это другое измерение, некое Зазеркалье. Там меняется ощущение пространства, времени, энергетическое поле, ощущение самого себя. Там нет и понятия такого — возраст. Время я на сцене узнаю по своему плей-листу, по тому, сколько я сыграл песен. Иногда на концерте кажется, что мы играем минут 30, а оказывается, идет уже третий час. Бывает, стоишь за кулисами: тут голова ноет, тут горло, где-то в ноге тянет... Но — р-раз! — делаешь шаг вперед, и все, уже ничего не болит.
Словарь
Шахринизмы
За 25 лет существования "Чайфа" многие строчки из песен группы сделались крылатыми выражениями
"Ой-йо!" произносится в минуты крайнего пессимизма, выражает неверие в прогресс, в способность человечества что-либо изменить, не говоря уже об отдельном человеке.
"Какая боль!" вместе со словами "пять-ноль" выражает крайнюю степень озабоченности состоянием российского спорта вообще и футбола в частности, служит заменой обсценной лексики.
"А не спеши ты нас хоронить!" выражает надежду на счастливое завершение дела, одновременно также является ответом конкурентам или недобросовестным партнерам в духе "не дождетесь!"
"А я похож на новый "Икарус"" вместе со строчками "А что, не так уж я и страшен" выражает настроение полного умиротворения и довольства жизнью.
"И немного на парней/ей-ей-ей" строчка из песни "Оранжевое настроение" (полностью звучит "Я буду смотреть/ на весенних девчонок,/ на весенних девчонок/ и немного на парней/ей-ей-ей") считается примером толерантного отношения к представителям нетрадиционной сексуальной ориентации.
"Поплачь о нем, пока он живой" выражает пожелание любить человека при жизни; придает процессу ухаживания и соблазнения противоположного пола романтическо-трагический оттенок.