Леонид Меламед, член наблюдательного совета "Роснано", рассказал "Секрету фирмы", почему "цыпленку" нужно вкладываться в новые технологии, когда на него "падает большое небо".
Леонид Меламед в недавнем прошлом — генеральный директор "Роснано". На его долю пришелся самый горячий этап развития корпорации. Летом 2007 года Меламед стал ее первым сотрудником. Он выстроил управленческую структуру "Роснано", разместил переданные ей в управление 130 млрд руб. и запустил конвейер рассмотрения заявок.
Осенью 2008-го Леонид Меламед уступил пост главы корпорации своему другу и бывшему начальнику по РАО ЕЭС Анатолию Чубайсу. Так что почить на лаврах Меламеду не доведется, и, похоже, он не жалеет об этом. Тем более что до лавров еще очень далеко.
"СЕКРЕТ ФИРМЫ": Почему вы покинули свой пост в "Роснано" всего через год?
ЛЕОНИД МЕЛАМЕД: Я изначально попросил, чтобы длительность моего контракта была ограничена годом. С одной стороны, организовать такую корпорацию, конечно, было интересной задачей. Как американцы говорят, challenge. Но с другой — я привык работать в бизнесе, где руководствовался главным образом здравым смыслом. Здесь же мне предстояло пробивать идею через всю бюрократическую иерархию российского государства. А это выброшенное время. Но я получил заверения в том, что мне всячески облегчат жизнь в этом плане, что я буду действовать автономно, что можно нанимать лучших людей на рыночных принципах. К чести сторон могу сказать, что все выполнили свои обязательства.
СФ: "Роснано" формировалась в экономически благоприятный период. Насколько идея актуальна сейчас, когда на самые насущные нужды денег в обрез?
ЛМ: Знаете, я недавно ездил во Францию на выставку Jec Composites Show 2009. Это главная мировая тусовка года по композиционным материалам. Я спросил, сколько народу было в прошлом году, в полной уверенности, что услышу ответ про "в два раза больше". Так вот, выяснилось, что в два раза меньше. Понимаете, западные корпорации относятся к этому кризису иначе, чем российские предприятия. Они не первый мировой спад переживают, и у них уже выработался условный рефлекс: кризис — время для модернизации. Когда экономика на подъеме, все ресурсы направлены на производство и продажу. Когда производимое перестало продаваться — нужна модернизация. Серьезные западные компании имеют на этот случай специальные фонды. У нас же многие предприятия ведут себя как цыпленок, на которого упало большое небо. Ой-ой-ой, кричат они, на нас упало большое небо, надо немедленно порезать все программы развития, стиснуть зубы и дожить до того дня, когда все опять начнет продаваться. Это приведет к тому, что западные компании выйдут из кризиса обновленными, а мы опять будем плестись в хвосте. В этом плане инвестиции в новые технологии в кризис гораздо насущнее, чем в спокойные времена.
СФ: Хотите сказать, что вам с кризисом повезло?
ЛМ: Я бы сказал, что повезло, если бы все это осознавали. Пока я такого не наблюдаю.
СФ: Вы о 85 млрд руб., которые правительство изымает из бюджета "Роснано"?
ЛМ: И о 85 млрд, и о "наезде" на РВК, и о сокращении программ по технико-внедренческим зонам. Конечно, лидеры продолжают выступать за модернизацию экономики, вот и Дмитрий Медведев недавно выступал с такими заявлениями на встрече со студентами. Но в нашей стране надо иметь гигантскую волю, чтобы желания претворять в жизнь.
"Мы вынуждены отказывать им"
СФ: Почему столько много шума вокруг слова "нано"? Наверняка же существует масса технологий, которые позволяют добиваться хороших результатов и без манипуляций с атомами.
ЛМ: Нам достался закон, где есть обязательное требование к проектам — вкладывать в нанотехнологии. Хочешь не хочешь, выполняй. Конечно, мне это ограничение представляется несколько искусственным. С ним какое-то время вполне можно мириться, хотя уже сегодня к нам приходит немало людей с классными проектами, но мы вынуждены отказывать им, потому что иначе нарушили бы закон: в их проектах нет "нано". Хотя даже нанотехнологии — это пока довольно широкий фронт работ.
СФ: Как совместить "широкий фронт работ" с синергией между проектами? Не боитесь распылить ресурсы по множеству несвязанных направлений?
ЛМ: Для этого "Роснано", помимо деятельности под названием "отвечаем на заявки новаторов", совместно с экспертами ГУ-ВШЭ создает дорожные карты по приоритетным направлениям. Например, мы пытаемся собрать всю технологическую цепочку по производству источников солнечной энергии (материал о крупнейшей инвестиции "Роснано" в этой области см. на стр. 28.— СФ). Другая дорожная карта, которую мы активно разрабатываем, касается композитных материалов,— это карта по наноэлектронике, есть и несколько других.
СФ: Будете ускорять движение заявок, которые вписываются в ваши карты?
ЛМ: Верно. По закону мы обязаны отвечать на все заявки. Но начиная с какого-то этапа мы больше внимания будем уделять проектам из дорожных карт.
СФ: Среди задач, которые Чубайс ставил перед "Роснано" на 2009 год, есть такая — "формирование системы управления отраслевым спросом на нанотехнологическую продукцию". Как будет функционировать этот механизм?
ЛМ: Любая новая продукция чаще всего не вписывается в имеющиеся техстандарты и регламенты. Все это надо дополнять и исправлять. Кроме того, высокотехнологическая продукция на первом этапе, как правило, является более дорогой, чем аналогичная устаревшая. Необходимо достичь определенных масштабов производства, чтобы удешевить новую технологию, а значит, нужно создать стимулы для ее потребления.
СФ: И как заставить потреблять новую продукцию?
ЛМ: Вот, например, как сегодня в Европе поощряется новая энергетика? Энергетические компании по закону обязаны закупать дорогую энергию, произведенную по новым технологиям, "замешивать" ее с дешевой традиционной и только после этого формировать итоговую цену для потребителя. Новая энергетика ни за что не стала бы развиваться на Западе, если бы закупки строились по принципу выбора самого дешевого предложения. В США другая история: деньги, которые ты потратил на покупку энергии, выработанной по инновационным технологиям, ты можешь вычесть из своих налогов, заплаченных по основной деятельности.
"Ерунда все это"
СФ: В "Роснано" за почти два года поступило более 800 заявок. Одобрено полтора десятка. Чем объясняется такая диспропорция?
ЛМ: Мы финансируем не исследования, а строительство конкретных производств, заводов. Надо изучить экологическую, техническую, финансовую стороны вопроса. Есть, конечно, горячие головы, которые считают, что хорошо было бы потратить эти деньги одним махом, но это плохо сочетается с тщательностью анализа рисков. Думаю, мы нашли оптимальный баланс между скоростью и качеством.
СФ: И как бы вы оценили рискованность вложений?
ЛМ: Риски бывают разной природы. Есть технологии, которых до сих пор не существовало в природе. И есть риск, что проинвестированная нами технология также не заработает — не найдет потребителя. Эти риски не устранимы и не прогнозируемы. Все, что мы можем сделать,— разделить их с частными инвесторами. Что же касается обычных бизнесовых рисков, связанных, например, с конкуренцией на рынках, мы надеемся в любом случае получить какую-то отдачу на вложенный капитал и рассчитываем, что она не будет отрицательной.
СФ: А как же истории о том, что из десяти венчурных проектов выстреливают два?
ЛМ: Тут надо понимать, о какой стадии инвестирования идет речь. Если это "посев", то такая статистика приемлема, а когда, как в случае с "Роснано", технология апробирована и идет строительство завода, соотношение 8:2, конечно, недопустимо. С проектами "Роснано" такого точно не будет.
СФ: Какая заявка из поступивших в "Роснано" вам лично больше всего импонирует?
ЛМ: Мне вообще нравятся проекты, связанные с медициной. С одной стороны, это интересный бизнес, с другой — они несут большую социальную нагрузку.
СФ: Вас не смущает, что Россия в технологическом плане довольно серьезно отстала от других стран, пытающихся утвердиться в области нанотехнологий,— Японии, США, Финляндии?
ЛМ: Будем смущаться — отстанем еще больше.
СФ: Но ведь это отставание тоже сказывается на рисках. Ваши коллеги по корпорации и партнеры "Роснано" периодически говорят о некоем "преимуществе отстающего", возможности избежать ошибок предшественников. В чем конкретно оно выражается, как работает?
ЛМ: Ерунда все это, игра ума, не более. Если бы все страны, которые раньше, допустим, оступались, сейчас стояли бы и ждали, пока мы их догоним,— другое дело. Но никто ведь не стоит на месте.
"По нашим ученым трудно понять — российский он или западный"
СФ: В "Роснано" поступают заявки не только от российских ученых, но и из-за рубежа. Как выглядят наши заявки на фоне западных?
ЛМ: В массе своей наши заявки проигрывают, это очевидно. У большинства российских ученых мозги не заточены на мысль, как продать то, что они пытаются открыть. На Западе же сама экономическая система заставляет ученых думать об этом. Чтобы в России такую практику привить, надо создать условия, при которых наши ученые сами, без государственной поддержки, могли бы зарабатывать на своих изобретениях и прикладных исследованиях.
СФ: Не боитесь, что в принципе хорошие российские проекты будут проигрывать западным просто потому, что у наших ученых мозги не так форматированы и они не могут толково представить проект?
ЛМ: Слава богу, политика "Роснано" заключается в следующем: откуда бы заявка ни пришла, производство должно быть построено в России. Конечно, хотелось бы, чтобы такие заявки исходили от российских ученых. Но если это будут и западные ученые — я в этом ничего страшного не вижу. Наука сегодня настолько глобализирована, что уже тяжело понять даже по нашим ученым — российский он или западный? Он давно уже профессор в каком-нибудь западном университете, и не в одном, читает там лекции, работает с западными "фирмачами". Тяжело зафиксировать его identity.
СФ: У "Роснано" есть еще одно ограничение — она может владеть не более 49% актива, в который инвестирует.
ЛМ: Это самая главная защита для государственных денег. Мы всегда в акционерном капитале будем в "миноре". Предполагается, что наравне с нами участвует частный бизнес, который рискнет своими деньгами, и будет, если что, за эти свои деньги умирать. А стало быть, есть надежда, что частный инвестор сделает все для того, чтобы проект выжил, и государственные деньги вместе с его деньгами будут работать намного более эффективно.
СФ: И как обстоит сейчас дело с теми, кто готов рискнуть?
ЛМ: Сейчас для частных инвесторов настали трудные времена. Много заявок не реализуются по этой причине. Но без частного инвестора, я считаю, в проект идти нельзя.
СФ: Когда в России настанет нанотехнологическое будущее?
ЛМ: В 2015 году мы рассчитываем занять 3% мировой наноиндустрии. Амбициозная цель, над этим Чубайсу и его команде придется поломать голову.