Продукция животноводства

В Музей коневодства я шел с энтузиазмом, потому что прочитал, что это старый и богатый музей. Путеводители рассказывают, что в его коллекции 3,5 тыс. произведений живописи, графики и скульптуры, сотни фотографий, журналы, какие-то энциклопедии чуть ли не XVII века, и вообще тут принята интонация с придыханием. Как оказалось, все это далеко не совсем так.

Находится он на втором этаже библиотеки Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Когда в нее входишь, то в вестибюле слева стоит конь, который раньше стоял перед 16-м корпусом этой академии, где и был этот музей, пока не рухнула крыша. Там было два коня, но второго куда-то ушли — вместо него сидит женщина, проверяющая читательские билеты. На втором этаже торжественный вход в актовый зал, заваренный тюремной решеткой. За ней Музей коневодства.

Здание библиотеки построили в брежневские времена, и в ней есть райкомовский лоск. Отделано все кирпичом, дефицитно. Зал примерно 300 м. По стенам висят 85 картин лошадей, и еще стоит с десяток скульптур. Остальная коллекция — где-то. У студентов академии на эту тему самые мрачные предположения — в том смысле, что ее украл ректор. Я ходил по этому зарешеченному залу сельхозбиблиотеки, и мне было очень неуютно. Сначала мне казалось, что из-за ректора. Кто, скажем, застревал на машине в болоте и бродил по полям в поисках трактора, знает — сельское хозяйство такое явление, что трудно что-нибудь найти. А библиотеку в особенности. Выход — спрашивать у местных жителей, и, пока я гулял по угодьям Тимирязевской академии, я столько наслушался про ректора Владимира Баутина, что весь кипел. Особенно меня возмутил случай, когда он перед зачетом украл из библиотеки все учебники по зооморфологии. Я с негодованием думал о судьбе коллекции — что можно ждать после такой покражи? Потом я поостыл, потому что все же зачем ему столько зооморфологии.

Я подумал, что это из-за зала. Вот честное слово — точно в таком же зале, отделанном этим райкомовским кирпичом, меня принимали в комсомол. Мне кажется, эта библиотека вообще переделанный типовой проект брежневского райкома. Только там на стенах висели портреты членов Политбюро, а здесь — лошади. Членам это гораздо больше подходило, знаете — камень на камень, кирпич на кирпич, ну и вот они висят. Я даже поймал себя на мысли, что как-то начинаю неприязненно относиться к этим лошадям, особенно к двум большим жеребцам в нишах, где в райкоме стояли Ленин и Маркс. Может, и неплохо, что от всей грандиозной коллекции осталось только 85 картин? Все же 85 членов КПСС лучше, чем 3,5 тыс. И вполне возможно, что это верно и для лошади?

Я глядел на изображения орловских рысаков, арабских скакунов, владимирских ломовых коней, на седло, подаренное Муамаром Каддафи Дмитрию Федоровичу Устинову (все же Муамар — редкий прикольщик), на гордую скульптуру жеребца-тракена и никак не мог отделаться от впечатления, что они меня сейчас начнут принимать в комсомол. Даже смешно стало. Помните у Евгения Шварца Осел говорит в пьесе "Дракон": "Лошади меня смешат"? "А чем?" — спрашивает Кот. "Так... Дуры".

Я вынужден признаться в ужасном изъяне. Хотелось скрыть, но не выходит. Один из моих любимых эссеистов ветеринар Джеймс Херриот честно пишет в одном из рассказов: "Я не был, не стал и никогда не стану лошадником. Определить точный смысл этого понятия трудно, но я убежден, что лошадниками либо рождаются, либо становятся в раннем детстве. Я знал болезни лошадей, я полагал, что могу неплохо их лечить, но дар истинного лошадника уговаривать, успокаивать и подчинять себе лошадь не был мне дан". Вот! Это ветеринар. А я скажу, что я, дипломированный искусствовед, полагаю, что могу определить специфику художника, качество картины, неплохо ее описать. Но я тоже не лошадник.

Если по-искусствоведчески, собрание этого музея не так сногсшибательно, как об этом принято говорить. Там, конечно, есть один конь работы Валентина Серова; это художник гениальный, но вещь проходная. Честно говоря, выглядит как этюд к конному портрету. А что касается главной жемчужины музея — картин художника Николая Сверчкова (в собрании их было 200), то если считать не по лошадям, а по способности к живописи, это пример среднего дарования. И даже, не побоюсь сказать и это, скульптуры Евгения Лансере, представленные в музее в большом количестве,— это произведения мелкой пластики. Занятные жанровые сценки, в которых фигурируют лошади, не более того.

Но, конечно, по-искусствоведчески тут нельзя. Тут надо про лошадь. А про нее что сказать? Очень грустная история. Музей этот — собрание Якова Ивановича Бутовича, коннозаводчика орловской породы, из его имения в селе Прилепы. После революции завод его национализировали, его некоторое время держали директором, потом отстранили, завод закрыли, его посадили и в 1938 году расстреляли. Сейчас изданы его воспоминания. Он страстно собирал все изображения лошадей, которые ему попадались, и сначала все это передали в музей при Московском ипподроме, а потом в 1940 году — в Тимирязевскую академию. Не то чтобы музей потом совсем не пополнялся, но это было советское пополнение.

А там все ж таки кое-что поменялось. Например, там есть такая вещь — портрет чистокровного верхового жеребца 1911 года кисти художника Семенского. А рядом другой жеребец той же чистокровной верховой породы, 1961 года, кисти художника Глухова. С точки зрения класса живописи смотреть на эти вещи особого смысла не имеет. Надо полагать, и жеребцы примерно одного класса. Но у одного подпись: "Флореаль, сын Флоризеля II и мисс Черчилль", а у второго: "Анилин, сын Элемента и Аналогичной". Нет, ну каково? Продукция передового советского животноводства Аналогичная! Живое же существо, хоть бы Товарищ Фурцева назвали! Хотя тоже не выход.

Вообще, ведь увлечение лошадьми — особое дело. Практически они сегодня мало нужны, и уж, во всяком случае, объяснять тот особый восторг, который люди испытывают по отношению к этим существам, практической надобностью — пустое дело. Нет, тут другое. Женщины, правда, никогда не говорят, что кони как мужчины, но это объясняется, по-моему, главным образом их скрытностью и природной лживостью. А мужчины, которые любят лошадей, часто проговариваются: лошади, они как женщины. Это прямое, непосредственное восхищение красотой и энергией тела, грацией жизни, игрой то предсказуемого, то нет характера. Тут попросту любовь.

Это собрание человека, влюбленного в лошадей и желавшего украсить свою любовь искусством. Когда это понимаешь, то осознаешь всю странность музея. Представьте себе, какой-нибудь человек до безумия влюблен в свою жену и совершенно с ней счастлив. Он заказывает ее портреты, портреты детей, скульптуры, собирает вещи, которые ей нравятся, виды городов, где они вместе были, дарит ей умопомрачительные драгоценности и т. д. Потом это все конфискует государство, его расстреливают, она тоже как-то там доживает, дети куда-то деваются, а коллекцию эту передают в департамент семьи и брака Министерства социального развития, и они это выставляют в библиотеке своего департамента среди статистических отчетов. А что? Как пример семьи и брака. Профильная ведь организация.

Я думаю, вот поэтому этот зал и производит такое неуютное впечатление. Это памятник любви, попавший не по адресу. Причем дважды: сначала — когда его передали в академию, потом — когда перевели в этот корпус. Коллекцию все кастрировали и кастрировали, и сейчас это какие-то останки искореженного тела. Я думаю, при Московском ипподроме ей было все же лучше: там люди как-то понимают, что лошадь — это не продукт сельскохозяйственного производства, что мы ее любим не за это. Допускаю, что здесь об этом тоже догадываются. Но сказать не могут.

Все же если у вас есть собрание, его нужно уметь выставлять, и по тому, как вы это умеете, видно, как вы к этому собранию относитесь. Я однажды был в Музее лошади в Вене. Это в корпусе императорских конюшен, там венская школа верховой езды. Я точно знаю, что Музей лошади может быть интересен не только для лошадников. Вообще-то это главный музей для понимания того, что такое Австрийская империя, потому что она вся сосредоточена в фигуре австрийского всадника. А у нас тут тоже можно понять, что такое советская империя. Но лучше бы не понимать.

Улица Тимирязевская, 44, 976 1003