Музей охоты расположен в организации с названием "Росохотрыболовсоюз", что само по себе является музейной редкостью — мало осталось действующих институций с именами, созданными по словообразовательной модели 1920-х годов. Охота и ужение рыбы — занятия неспешные, и, видимо, поэтому оно тут так задержалось. Музей находится на втором этаже Дома охотника на "Водном стадионе", и лестница к нему вся украшена детскими рисунками. Она приводит в лифтовый холл, и у лифта как бы пасутся два полных приятных кабана. Дальше сам музей, полный неожиданной динамики. Стенды с животными сделаны там в виде как бы каруселей, на которых сидят чучела, и все карусели крутятся. Чучела прелестные. Натуральнее всего выглядят рыбы — они как бы плавают по кругу, что свойственно им и в пруду. Животные просто сидят, шебуршатся, скакают — ну, как лошадки на каруселях — ненатурально, но занимательно. Чучела — основная часть музея, они занимают почти две трети экспозиции. Помимо них есть рога и шкуры, а также разные документы по поводу охоты. Документы замечательно оформлены — там сделаны керамические рельефы уточек и перепелочек, а между этими рельефами вывешены постановления самого Росохотрыболовсоюза и правительства на тему этого союза. Там в музее вообще много сопутствующего искусства — скульптуры и рисунки анималистов, красивый бронзовый диск на полу, на котором воспроизведены следы разных зверей. Есть еще своеобразная историческая часть, несколько усеченная. Там сначала охота древнего человека — лук, стрелы, рисунок мамонта из пещеры с реки Белая, потом кратко охота императоров Александра III и Николая II, а потом сразу красные командиры с ружьями и членский билет охотника, принадлежавший Леониду Ильичу Брежневу.
Вообще, какая-то покойная и добрая атмосфера в этом музее, как если бы застал дом молодой бабушки — такой, что никак не подумаешь, что уже у нее внуки, но как раз в ожидании приезда любимых внуков. Никакой пыли, шкуры животных только что вымыты хорошим шампунем, стекла витрин протерты до полной прозрачности, рога животных тоже какой-то полиролью отсвечивают, все с иголочки, сияет чистотой и занимательностью. Я бы сказал, некоторая странность заключается только в том, что это музей охоты и рыболовства — занятий, предполагающих известную загрязненность лиц, им предающихся, и вообще плохо ассоциирующихся с бытовой устроенностью и женской добротой.
Музеи охоты относятся к числу древнейших, охотничьи залы появляются как минимум с XVI века, в любой дворянской усадьбе в России, замке Франции и Германии, клубе Англии обязательно наткнешься на рога оленя или чью-нибудь шкуру. Дело понятное. Древний человек охотился, чтобы кушать, и это своя история, а в Европе охота — занятие аристократическое. Даже очень аристократическое — тут требуются и угодья, и хорошие ружья, и егеря, и псари, и дорогие породы собак — много чего требуется. Это вообще прекрасное и увлекательное занятие, полезное для здоровья и самоуважения. Но каждый, кто им когда-либо занимался, знает, в чем тут подвох. Совершенно непонятно, что делать с его результатами.
Дикие животные вообще-то не очень вкусные. То есть с домашними не сравнить. Нет, нельзя даже думать, чтобы сравнивать тамбовский окорок с жестким, отдаленно пованивающим мочевиной шашлыком из свежеубитого кабана. И ведь вроде нюхнешь в упор — не пахнет, а съешь — и понимаешь: все же было. А утка? Ладно что горькая, маленькая и костлявая, так ведь с перьями, которые не отдираются, и с дробью, которая не выковыривается. Надо видеть глаза любимой женщины, когда приносишь ей этот трупик типа к столу. И с рыбой, кстати, та же фигня. Карась из коровьего пруда — это вам не дорадка из "Глобус Гурмэ", отнюдь нет. Мысль о простом, но хорошем белом вине — ну, Soave, скажем, или Pinot Grigio — даже и не возникает. Разве только о водке, и то потому, что не знаешь, как от слизи отмыться, и кажется, что внутри она тоже пристала. Получается, что как бы аристократ, а есть должен чего и не хочется. А тогда вопрос — ну, что с этим делать? Ведь получается — зазря убил, а сам культурный человек.
Тут на помощь настоящему аристократу приходит таксидермист, сиречь чучельник. Он изготавливает из убитых животных трофеи, и они служат к славе хозяина, позволяют ему вспомнить удачные моменты жизни и поведать о них друзьям. Настоящий таксидермист — это большое искусство, он умеет передать чудное мгновение, когда передо мной явилась, ну, не ты, а вот этот удод. И так получаются музеи охоты.
Но вот наш музей — он в этом смысле какой-то особенный. Понимаете, традиционно чучельники работают над образами убитых животных в том смысле, что те сами виноваты. Они скалятся, как бы грозно рычат, замахиваются когтистой лапой, изгибаются перед прыжком — словом, пугают. Даже зайцы — и те какие-то наглые, с хамским выражением лица. Как бы получается, что ты мирно прогуливался по лесу с ружьем, вникал, лютик нюхал, любил родную природу, а они на тебя как выскочили, как бросились, ну и куда деваться — пришлось стрелять.
А здесь какие-то неатакующие чучела. Я бы сказал, таксидермическая поэтика этого музея напоминает поэтику мультфильмов 1970-х, поведение зверушек тогда, когда к ним приходят в гости другие зверушки. Некоторые, как енотовидная собака, как бы ведут с гостями светскую беседу; некоторые, как соболь, хлопочут по хозяйству. Мишка лакомится медом. Зайчик не успел сменить пеструю шубку на белую, и видно, что ему надо скорее переодеться. Он как бы принимает гостей, но внутренне нервничает и думает о своем. Интеллигент.
Это настолько необычно, что сразу не поймешь, в чем замысел. Тем более что его, возможно, и не было, все сложилось само собой. Но сложилось именно так, и в этом, вероятно, и есть главная историческая особенность этого музея.
Он образовался 20 лет назад, в 1988 году. Образовался из довольно специфического материала. В прошлом году там справляли двойной юбилей — 20 лет музею и 50 лет этому самому Росохотрыболовсоюзу. Тот организовали в 1958 году. Дело в том, что товарищ Сталин не охотился (в смысле на животных, на людей-то он всю жизнь), а вот Никита Сергеевич был страстный охотник, и Леонид Ильич тоже. И в результате возникли замечательные охотхозяйства, питомники, псарни, целая инфраструктура царской охоты. Охотились члены Политбюро, ЦК, кандидаты, руководители министерств и ведомств, генералы, члены зарубежных делегаций. От Хрущева у нас в государственных музеях как-то мало что осталось, а вот членский билет Брежнева совершенно недаром висит в экспозиции. Это было его самое любимое дело.
Ну и понятно, что они тоже не ели чего убили, но и выкинуть кабана, заваленного видным членом КПСС, было политически неверно. И мы вовсю участвовали в охотничьих выставках. И в своих, и за рубежом — больше, правда, в странах социалистического лагеря. Там в музее выставлено много призов, памятных знаков, значков и медалек, полученных нами за наши охотничьи трофеи.
А участие в зарубежных выставках — это особая тема, тут у нас была своя идеологическая линия. Выставки были разные, но главное в них было — подчеркнуть традиционное миролюбие Советского Союза. Мощь и миролюбие. Звери тоже участвовали в этом деле, и образ, скажем, скалящегося волка был с этим делом ну никак не совместим. Оскал бывает только у империализма, а социалистический волк должен выглядеть иначе. В лучшем случае можно было показать волка, который очень занят, спешит по делам. Как бы такой мускулистый и дисциплинированный офицер в серой форме с голубыми петлицами.
Так образовался этот поразительный музей миролюбивых чучел. Это уникальная коллекция — в ней не только звери, в ней образ государства. Как бы получалось, что мы, советские люди, охотимся исключительно из миролюбия и любви к природе. Я бы сказал, что это очень аутентично, потому что брежневское государство если кого и убивало, то как-то по-доброму. Его даже и в учебниках так называют — мягкий тоталитаризм.
Меня водила по этому музею его директор Галина Николаевна Семенова, очень душевная, располагающая к себе женщина. Правда, мне казалось, что охота сама по себе ее как-то не очень увлекает, но у себя в доме она создает атмосферу чистоты, уюта и порядка, а благожелательность чучел дополняет атмосферу. Я подумал, что основные посетители музея, должно быть, дети и им тут хорошо, интересно. Дети ведь когда пифпафают в зайчика, не перестают его любить. Но она обиделась на это предположение. "Нет,— говорит,— конечно, у нас много детей. Послезавтра у нас будет детский день амурского тигра. Но я делала экспозицию так, что у нас и взрослые регулярно бывают, эксперты по охоте. Семинары проводят".
Выяснились поразительные подробности. У животных есть рога (там в запаснике музея прямо джунгли из этих рогов выросли), и есть эксперты, которые этим рогам дают медали и учатся их давать. То есть если сам, скажем, убил лося, то понятно, что хочется повесить у себя дома его рога — в том смысле, что вот какой ты молодец и герой; ну, или если рога повесил твой дедушка, то тоже приходится гордиться. Но вот так, чтобы кто-то интересовался чужими рогами,— я и не предполагал, что такое бывает. Но оказывается, там в музее регулярно собираются взрослые состоявшиеся мужчины, обсуждают между собой чужие рога — размер, ветвистость — и дают им медали. Золотые, бронзовые и серебряные.
Какой замысел! Я даже позавидовал Росохотрыболовсоюзу, что у них есть такая Галина Николаевна. Ведь как надо понимать душу охотника! Надо создать такую экспозицию, что она действительно и для детей, и вот для этих. Даешь им рога, и они уже сами целый день их обсуждают, медальки им дают, отбирают, тренируются. Мне кажется, в этом есть что-то брежневское. Вот уж сколько лет нет Леонида Ильича, а традиции живы.
Головинское шоссе, 1а, 459 0978, 459 0957