Выставка современное искусство
Один из самых ярких персонажей московской арт-сцены, вступивший на нее еще в эпоху квартирных выставок конца 1970-х, член легендарного "Мухомора", участник венецианской биеннале и кассельской Документы — одним словом, маэстро Константин Звездочетов выступил в галерее XL с ностальгическим инвайронментом "Нормальная цивилизация". В воссозданную его стараниями атмосферу советского низкопоклонства перед Западом погрузилась МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА.
Если бы герои гайдаевских комедий умели рисовать, то они делали бы такие картины, какие пишет Константин Звездочетов. Как будто бы немножко левой ногой, как оформитель сельского клуба, которому надо к утру наваять гуашью афишу к новому заграничному фильму, чтобы было смешно и завлекательно. На этих картинках — разбушевавшиеся фантомасы, ковбои и красотки, Розиты и Лолиты с пятым номером груди, которые, кажется, сейчас, стрельнув застежкой от бюстгальтера, завопят: "Невиноватая я, он сам пришел!" И карикатурные ужасы разлагающегося Запада, подстерегающие честных советских граждан в зарубежных поездках, стоит им только поскользнуться на банановой кожуре,— всяческие оплоты разврата, казино, секс-шопы и кабаре. И жуткое зелье "Кока-кола" — так сказать, американская водка, что сразу ясно по форме бутылки — точь-в-точь "Московская". Так любили изображать зеленого змия на плакатах в советских поликлиниках. А вот так, с сигарами и порочными физиономиями,— буржуев-капиталистов в "Крокодиле". Патлатые рокеры, заглатывающие микрофоны, кажется, впрыгнули в звездочетовские картины прямо с обложек дефицитных "пластов", а латинская абракадабра лейбаков и логотипов как будто материализовалась из самого спертого воздуха эпохи, когда джинсы были роскошью, магазины "Березка" — раем на земле, а иностранцы — инопланетянами.
Как завзятый фарцовщик, Константин Звездочетов хранил под своей творческой полой массу сокровищ этой эпохи и вот теперь щедро вывалил их перед зрителями. Картинами густо увешаны все стены галереи, звучат мелодии и ритмы зарубежной эстрады, на полу в центре расставлены раскрытые коробки с надписями Made in Super, валяется желтый картонный чемоданчик, явно побывавший в заграничных приключениях, шелестят пластмассовые пальмы Острова свободы, мигают танцплощадочные лампочки. Но после первого впечатления "райского наслаждения" возникает другое, обидно разочаровывающее, похожее на чувство, когда обнаруживаешь в полном жизни и сока фрукте пластмассовый муляж.
Дело даже не в том, что выставка напоминает склад уцененных образов, когда-то вожделенных, а теперь нелепых,— эта инфляция советского как раз предсказуема. Дело в самой звездочетовской эстетике, как будто снятой с исторических антресолей, куда сам художник, казалось, благополучно и запихнул ее году этак в 1991-м, когда кончилось беззаботное время стихийных квартирных "инвайронментов" и хэппенингов — вроде знаменитого вечера памяти поручика Ржевского, с которого началась в 1979 году группа "Мухомор",— время искусства как развлечения, время, когда шуточки по поводу "нормальной цивилизации" еще могли быть опасными, да и по-настоящему смешными, а манера рисования а-ля нерадивый школьник воспринималась последним художественным словом. И вот спустя почти два десятилетия художник, чей стиль с тех пор изрядно эволюционировал, вдруг решился на отчаянный ремейк своего собственного раннего творчества, стилизацию или даже весьма искусную мистификацию, способную ввести в заблуждение поклонников. Нечто подобное проделал в 1920-е годы Казимир Малевич, когда готовил свою большую ретроспективу в Европе,— взял и дорисовал свои якобы ранние работы, которых не хватало для полноты картины, да и еще и подписал их соответствующими ранними датами, чем создал большую загадку для искусствоведов, лишь относительно недавно раскрывших эту хитроумную историю. Впрочем, как и среди любителей Малевича находится много тех, кому его второй крестьянский цикл кажется виртуознее и значительнее первого, так и среди ценителей Звездочетова наверняка окажутся те, кто будут в восторге от его второго "молодежного" цикла. Вот только хорошо бы еще и передатировать его, по примеру Малевича, первой половиной 1980-х.