В ЦДХ на Крымском валу 27 мая открылась главная ежегодная архитектурная выставка "Арх-Москва". Гостем выставки по приглашению журнала AD стал архитектор Моше Сафди — человек, построивший сегодняшний Иерусалим. О Моше Сафди — Григорий Ревзин.
Моше Сафди стал звездой современной архитектуры в 1967 году. Тогда на Всемирной выставке в Монреале он создал павильон Habitat. Это странное сооружение, на первый взгляд напоминающее кучу детских кубиков, поразило воображение европейских архитекторов — оно предлагало выход из некоторого тупика прямоугольных коробочек, к которому пришел послевоенный модернизм и который у нас выразился в революции хрущоб, заменивших собой сталинские дворцы и бараки. Хрущобы собирали из готовых блоков, квартир, изготовленных на заводе,— на фотографиях иногда видны краны, которые переносят целую квартиру. Сафди тоже собрал свой Habitat из готовых блоков, только ставил их не в простом порядке, а в настолько сложном, что кажется — без порядка вообще, как бог на душу положит. Образовалась сложная куча, пронизанная изнутри лестницами и коридорами: очень живописно. Это получило название структурализма в архитектуре.
Habitat — дипломный проект Сафди, ему было тогда 28 лет. Это был невероятный взлет. Он совпал с европейским обновлением 1968 года, предложенный Сафди хаос выражал дух нового, бунтарского поколения. Структурализм на некоторое время стал самым модным течением в архитектуре, и даже у нас в Москве, на Речном вокзале построили к Олимпиаде гостиницу "Союз", очень напоминающую Habitat. Его павильон в результате стал основой нового жилого района в Монреале, в 2009 году ему присвоен статус объекта национального достояния; другой Habitat, тоже из отдельных блоков, но уже в виде башен, он выстроил в Сингапуре. С тех пор он строил сотни зданий по всему миру — от Австралии до Канады и от Индии до Голландии.
Однако Сафди не захотел играть роль международной звезды. В 1990 году он передал свой архив Канадской ассоциации архитекторов при университете Макгилл, эта организация разбиралась с архивом десять лет и в 2001-м сделала наконец его персональную выставку, которая на сегодняшний день остается единственной. На фоне звезд, пришедших в 1990-х,— Нормана Фостера, Захи Хадид, Рема Колхаса, открывавших в среднем по две персоналки в год — это почти безвестность. В современной истории архитектуры он так и остался автором павильона Habitat, одним из главных архитектурных героев 1967 года.
Этот архитектор меня обманул. В профессиональном смысле. И обманул так, что я не могу говорить о нем иначе чем с глубоким восхищением.
В этом году на Пасху я оказался в Иерусалиме. Иерусалим — город, который не снисходит до архитектуры. Архитектура — это в лучшем случае про эстетику жизни, в худшем — про ее коммерческое измерение, а тут целый город (по крайней мере, старый Иерусалим) живет исключительно отношениями человечества с Богом. Не то что это особенно возвышенно и высокодуховно, вовсе нет. Люди ценят свою близость к Богу и доказывают эту ценность, показывая другим, насколько они лично ближе, чем все остальные. Они беспрерывно борются за то, кто ближе, обличают друг друга за недостаточную близость, ругаются, иногда дерутся. В Иерусалиме это проявляется и на институциональном уровне — тут сходятся христиане, мусульмане и евреи, и все представлены множеством конфессий, и каждый правее других. И на уровне каждого отдельного верующего, который толкает соседа по вероисповеданию. В Иерусалиме воздух напоен этой не столько любовью к Богу, сколько ревнивым отношением к нему. Такого больше нет нигде в мире — целый город, живущий преимущественно метафизической проблематикой. Так что там не до архитектуры.
Естественно, на Пасху все эти страсти больше всего концентрируются в христианском квартале, и, устав от этой атмосферы, я пошел в еврейский, где в тот момент было как-то потише. И мне там страшно понравилось. Я видел множество арабских городов — от Дамаска до Туниса, и это был характерный арабский город. То есть узкие кривые улочки, дома в три-четыре этажа, перекинутые через улицы арки, обитаемые крыши, массивные каменные стены, резкая смена глубокой тени и ослепительного солнечного света и т. д. Но арабские города — это еще и необычная, въевшаяся в самую плоть зданий обильная и пахнущая грязь, разбитые мостовые и бесконечный галдящий базар. А тут этот арабский город был вылизан, как Лозанна. И я ходил и поражался, как прекрасно можно это сделать, потому что привык к тому, что так могут выглядеть только старые европейские города, а не восточные. А тут — пожалуйста. При этом под фундаментами зданий, которые я мысленно датировал XVII-XVIII веками, обнаружились раскопки античного Иерусалима, и я еще поразился, как им удается так ловко раскапывать фундаменты, не трогая при этом исторического здания.
А потом я попал в археологический музей Воля, и там среди прочего обнаружились фотографии еврейского квартала Иерусалима в 1967 году, когда оттуда ушла иорданская армия. И выяснилось, что это был Сталинград. То есть не то что ни одного целого здания не оставалось, не было ни одного целого фундамента. Это был квартал руин, и от начала и до конца он был построен заново.
Именно поэтому я и говорю, что этот архитектор меня обманул. Большинство людей в состоянии отличить дом XVIII века от современного, а для критика датировка является элементарным профессиональным навыком. Ну, с учетом того, что это не слишком знакомая мне архитектура, я полагал, что могу ошибаться лет на 20 в ту или иную сторону. Но не на 200 лет. А тут я не опознал целый город.
Талантливые архитекторы могут нарисовать дом так, что ты его примешь за исторический памятник. Архитектор Алексей Щукин, построив в 1998 году дом в Замоскворечье, через год обнаружил на нем табличку "Памятник архитектуры XVII века". Но архитектура — произведение не только архитектора, а еще многих других людей. И в городе их воля, устремления, жизнь читаются гораздо больше, чем таланты архитектора. Современная архитектура — это девелоперы, а исторический город очень трудно продавать. Там все помещения разные, это результат усилий многих поколений, бесчисленных перестроек, когда квартиры на первом этаже становятся лавками, а потом обратно квартирами, конюшни превращаются в бутики и рестораны, большие залы разделяются на квартиры, а жилые комнаты превращаются в сады. В городе, построенном только что, все помещения одинаковые. Если у девелопера сто разных помещений, то продать их — в сто раз больше работы, чем если у него сто одинаковых. С каждым нужно возиться отдельно, а прибыль та же. Это правило не в состоянии изменить ни один архитектор — никто не захочет работать в сто раз больше практически задаром.
Моше Сафди не единственный архитектор, создавший новый Иерусалим, там работала команда: генеральный план нарисовал Арие Шарон (потом Сафди его правил), много строили Рам Карми и Ада Карми-Меламед, огромную роль сыграл главный на сегодняшний день историк и критик израильской архитектуры Давид Кроянкер и т. д. Но Сафди среди них очень выделяется. Он сделал главное — придумал морфологию этого города.
Так вышло, что его триумф на Всемирной выставке совпал с еще одним событием. В 1967 году израильские войска заняли Иерусалим: по их мнению — освободили, по мнению арабов — захватили. Так бывает, что годами смотришь на одну и ту же картинку и совсем ее не понимаешь. Я десятки раз видел изображения павильона Habitat Сафди и никогда не понимал, что же это на самом деле такое. Мне казалось, что это последний писк авангарда, моделирование спонтанного хаоса из стандартных блоков. А на самом деле это арабская деревня на горе. Посмотрите на сегодняшние города Палестинской автономии, и вы увидите тот самый Habitat. Это такая структура, где комната переходит в террасу, крыша является мостовой, где сбиты этажи, для того чтобы попасть наверх, нужно спуститься вниз. Это морфология города, где дома не совпадают с улицами — то они норовят через арочный проход перелезть на соседнюю, то пытаются пропустить ее внутрь себя, превратив в переулок свой внутренний двор.
В 1879 году Элиэзер Бен-Иегуда заявил, что евреям нужно возродить иврит — язык священных текстов, на котором никто не разговаривал. С лингвистической точки зрения этот эксперимент был обречен, но сегодня язык возрожден, и на нем разговаривает четвертое поколение евреев.
Моше Сафди родился в 1938 году в Хайфе, когда этот город находился под британским мандатом. Читая об архитектуре старого Иерусалима, я столкнулся в одном месте с определением "архитектура сабров". Сабры — это те израильтяне, которые не эмигрировали в Израиль, но родились там. И действительно, их архитектура довольно резко отличается от предшествующей. Архитектура Израиля начинается с поколения выпускников немецкого Баухауса, которые приехали туда в начале 1930-х, спасаясь от Гитлера. Они построили "белый город" Тель-Авива — образцовый авангардный район, который теперь внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Отчасти он напоминает наши конструктивистские районы для рабочих. А следующее поколение израильских архитекторов, естественно, оказалось в оппозиции к ним. Они поставили своей задачей найти архитектурные формы, которые бы соответствовали этой земле, выдвинули программу "библейской архитектуры" и начали изобретать ее, опираясь на тех, кто жил здесь "всегда", на арабские поселения. "Нам нужно снова заговорить языком еврейского пейзажа, найти язык и грамматику — стена, ворота, терраса, галерея, границы, улица, переулок",— писал Рам Карми, один из создателей старого города. И вот эту грамматику и нашел Моше Сафди. Он своего рода изобретатель архитектурного иврита.
В силу понятных причин отношение к еврейской застройке Иерусалима разное. Арабские, а теперь и сочувствующие им европейские критики обвиняют еврейских архитекторов в том, что они фактически украли образ своей архитектуры у арабских поселений. Мне это кажется смешным — образ не деньги, его не крадут, на него нет копирайта, иначе окажется, что весь мир украл колонны у греков. Напротив, в тщательном исследовании образа арабского города, в признании его "библейской архитектурой, соответствующей еврейскому ландшафту" мне видится редкостный пример толерантности, ведь тем самым арабские поселения признаются изначально присущими земле Израиля. Но в любом случае не подлежит сомнению тот факт, что сама эта архитектура родилась из идеологического, если не сказать политического импульса. Именно поэтому она смогла преодолеть девелоперскую логику. Именно это и делает ее памятником.
Разумеется, Сафди построил не только старый город (где, кстати, находился и его собственный дом), но и работал по всему Израилю. Прямо против Яффских ворот только что достроена торговая зона Мамилла, главная торговая улица Иерусалима длиной примерно километр. Опять же кажется, что она просто реконструирована, что она была здесь всегда. В город она раскрывается величественными террасами, и за ними построена "деревня Давида" — на сегодня едва ли не самый престижный олигархический район Иерусалима из перетекающих одна в другую вилл. Все это Моше Сафди. Да что там, он встречает вас, когда вы въезжаете в Израиль — новый терминал аэропорта Бен-Гуриона, открытый в 2004 году, тоже построен по его проекту. Я не говорю про его другие постройки по всему миру, хотя на его второй родине, в Канаде, у него десятки не менее примечательных зданий.
Однако для меня главным произведением все равно останется этот еврейский квартал старого Иерусалима. Все 1990-е годы мы пытались создать "московский стиль", заново построить старую Москву. Мы тоже опирались тогда не столько на коммерческие, сколько на идеологические соображения. Мы восстановили храм, построили Китайгородскую стену. Но в целом вышло так плохо, что все поверили в принципиальную невозможность что-нибудь восстановить. А параллельно с нами, как выяснилось, то же делали в Иерусалиме. И у них все получилось.