Концерт годовщина
В зале имени Чайковского исполнили ораторию "Времена года", одно из последних крупных произведений Йозефа Гайдна, 200-летие со дня смерти которого приходится как раз на май этого года. Под управлением Александра Рудина выступали его оркестр Musica Viva, немецко-хорватско-швейцарская троица солистов и знаменитый бельгийский хоровой ансамбль Collegium vocale Gent. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В ряду передо мной сидела почтенная компания, вероятно, семейная — на ценителей венского классицизма просто до странного не похожая. Программка с русским текстом либретто была у них только одна. Поэтому вчитывающийся в нее пожилой лидер компании в начале каждого номера оглашал на ухо соседке краткое содержание речитатива или арии, а она без улыбки передавала тем же громким шепотом дальше по ряду: мол, мы ждем обильный урожай, или там жнецы выходят на поле, или озера покрылись льдом. Зрелище было настолько трогательное в своей серьезности, что даже не хотелось лишний раз шикать — очень уж в духе самого произведения были эти ремарки. Точнее, не столько самого произведения, сколько его либретто, написанного бароном ван Свитеном на основе поэмы шотландского поэта Джеймса Томпсона (знаменитого еще и текстом песни "Правь, Британия, морями" — гимна золотой поры британского империализма). Текст у трех солистов и хора — все они изображают условных пейзан — представляет собой то сентименталистский дневник наблюдений за живой природой, то слегка наивное бытописательство, то благочестивые парафразы псалмов. То есть хор, скажем, в конце "Осени" бурно славит вино, а в финале всей оратории — Создателя.
Но исполнителей, похоже, интересовала во "Временах года" не поверхностная изобразительность, которой в принципе хватает и в самой партитуре (гроза, пение птиц, кваканье лягушек, охотничьи рога и выстрелы — все, что требовал от него либреттист, Гайдн скрепя сердце вырисовал). В оратории отчетливее проступил второй план ее содержания: времена года идут по кругу, но сами веселые поселяне не бессмертны, да и этот счастливо упорядоченный мир не вечен. Неудивительно, что особенно проникновенной, даже в чисто музыкальном смысле, оказалась в итоге заключительная часть — "Зима", в которой есть и веселые посиделки у комелька, но есть и полуприкрытые фенологией размышления о "последних вещах", и экстатическое предвкушение "вечной весны" в конце. Оркестр очень старался держаться в рамках раннеклассической стилистики, и в смысле отточенности фраз и изящного, слегка разреженного звучания это старание отдавало редкой для наших краев маэстрией. Иногда смущали задумчивые темпы и отсутствие энтузиазма, иногда вопреки всем стараниям в лирике позднего Гайдна проступало предчувствие немецкого романтизма — и от песни сопрано с хором прях в той же "Зиме" можно было наметить прямую дорожку к пряхам из вагнеровского "Летучего голландца". У солистов задумчивость перерастала в пресность: часто возникало ощущение, что поют они партии не крестьян с плотью и кровью, а чего-то наподобие арифметических действий. Чище и добротнее при этом была работа немецкого сопрано Лидии Тойшер (Ганна), на фоне которой ее коллеги-мужчины смотрелись в этот раз бледно: работа швейцарского баса-баритона Штефана Маклауда (Симон) была заметно сырой, а тенор Кресимир Шпицер (Лука) при изредка мелькавшей тембровой красоте пел давясь. Достойнее всего по общему впечатлению показал себя Collegium vocale Gent: хоть ничего поразительно сложного для хора "Времена года" не представляют, но большие номера с хором (вроде сцены охоты в "Осени") так мобилизовали всех исполнителей разом, что в гайдновской музыке в эти моменты проступала притягательность абсолютная и совершенно вневременная.