Выставка живопись
В Московском музее современного искусства (ММСИ) в Ермолаевском переулке открылась выставка Константина Батынкова "Другая жизнь", сделанная "Крокин-галереей" к 50-летию своего главного художника. Черно-белую жизнь батынковской цивилизации изучала АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Подзаголовок "Живопись, графика, видео 1989-2009" намекает на ретроспективу. Там и правда есть кое-какое видео, и что-то из раннего, и что-то из цветного. И даже коллажи из серии "Мама, я летчика люблю" с трафаретными самолетиками, пролетающими над вермееровскими и брюлловскими красотками с альбомных репродукций,— очень митьковская по духу работа, напоминающая, что Константин Батынков вместе с Николаем Полисским составляли некогда московскую фракцию петербургских митьков. Но все это тонет в потоке батынковских гризайлей — черно-белой акриловой живописи, атмосферной, воздушной, удивительно богатой, так и хочется сказать, "цветовыми" нюансами. Живописи, покрывающей десятки холстов, а то и вовсе листов чуть ли не обойной бумаги, запросто пришпиленных к стенам кнопками, пейзажем какого-то чудного мироздания.
Там хороводы кружат у новогодних елок, там взрываются вулканы, подлодки выбрасываются на сушу, словно гигантские киты, там над кремлевскими башнями и сталинскими высотками барражируют цеппелины и летучие невесты, а из морских глубин этакими пушистыми одуванчиками всплывают мины. В этой фантасмагории вообще все рифмуется со всем в плане формы: ели — с Останкинской башней, мины — с планетами, лайнеры — с акулами. И все здесь в вечном движении: эсминцы, истребители, лыжники, всадники, леса, метели, подхваченный невидимым вихрем народец, скользящий по волнам, скачущий по ветвям колоссальных берез, а временами так просто взмывающий в воздух. Все будто пытаются поспеть за быстрой кистью художника, которая раз-раз и кляксами, закорючками ловко набросала целую армию, несущуюся куда-то за горизонт по снежному безмолвию.
В общем ретроспективы не получилось, а получился гимн монохромной скорописи, за последнее десятилетие ставшей фирменным почерком Константина Батынкова. Как будто кураторы захлебнулись в живописной стихии, которая бьет из него сотнями картин, складывающихся в десятки серий. Эта легкая кисть — дар божий. И в то же время проклятие, потому что нет-нет да и скажут, что виртуоз не лучшая похвала, что рука маэстро так быстра, что опережает голову, и что сам он толком не знает, про что все эти фантазии в манере Жака Калло и Джамбаттисты Тьеполо. Но когда оказываешься в этом барочном космосе, где земля уходит из-под ног каллотовых человечков опрокинутыми тьеполианскими перспективами, а лабасовские дирижабли гоняются за дейнековскими бипланами с потолка "Маяковской", понимаешь, что в голове автора давно сложился текст, к которому он делает свои бесчисленные иллюстрации.
Текст этот местами страшен как платоновский "Котлован", о котором невольно вспоминаешь, глядя на полупризрачных людишек, копошащихся в жерле вулкана или уложивших деревья на лесоповале в чудовищные штабеля. Местами дурашлив, как один шедевр из цикла "Бегущие по волнам". Там прямо по центру дрейфует огромная рогатая мина, и вертолет эвакуирует с нее граждан, как челюскинцев с льдины, справа скользит Бегущая по волнам, а слева дымит нечто похожее на крейсер "Аврора". А когда речь заходит о новой Москве, заросшей строительными кранами, лесами, небоскребами, церетелиевскими петрами, это гротескное повествование сбивается на почти репортажный тон.
Однако жанр, в котором предпочитает писать Константин Батынков, конечно же, мемуарный, и его барочное пространство как-то вдруг оборачивается пространством детской памяти. Оттуда, из черно-белых фильмов про войну, пришли партизаны в снегах, танки, подлодки, катюши и прочая воинственная техника. Оттуда и мифология героических полярников, и странная оптика — взгляд ребенка, с изумлением взирающего на большой мир, и страсть к игрушечным баталиям, и ощущение бесконечного слепящего счастья, несмотря на все взрывы катастрофы. Да и одна из лучших серий — "Дети" с задумчивыми детсадовскими головастиками — кажется чистым автопортретом. Впрочем, может быть, батынковский мир такой милитаристский не только из мальчишеского геройства, но и из художнического донкихотства: вот уже 100 лет как умирающая живопись, хоть и дошла здесь до черно-белого графического состояния, и усвоила с горя все приемы перовой каллиграфии, не хочет сдаваться без боя.