Спектакль румынского режиссера Сильвиу Пуркарете "Двенадцатая ночь" завершил второй фестиваль "Балканское театральное пространство", организованный театром "Балтийский дом". АНДРЕЙ ПРОНИН счел, что неудачный финал достоин всего фестиваля.
Вообще-то идея фестиваля балканских театров возникла не в "Балтийском доме", а в театре имени Комиссаржевской, чьим главным приглашенным режиссером является болгарин Александр Морфов. Первое "Пространство", прошедшее два года назад, оставило приятные впечатления: требовательный завлит Комиссаржевки Марина Заболотняя сколотила большую и разнообразную программу, включавшую по-настоящему сильные постановки. Второй блин пришелся на экономический кризис: его в "Балтдоме" выпекали без участия Комиссаржевки и экономили на ингредиентах. Три дня, четыре спектакля. Единственное, что в программе фестиваля было способно привлечь внимание искушенного зрителя, — шекспировская постановка Сильвиу Пуркарете, созданная им для театра имени Марина Сореску из румынской Крайовы.
До сих пор господин Пуркарете был известен своими опытами по скрещиванию сцен из "Макбета" с "Королем Убю" (некогда они казались своевременной рефлексией на тему прощания с режимом Чаушеску). Но постепенно режиссер перешел от политических подтекстов к визуальным аттракционам.
В "Двенадцатой ночи" театра из Крайовы не удалось обнаружить ни сколько-нибудь респектабельной режиссерской концепции, ни пиршества для глаз. То ли Сильвиу Пуркарете поисписался, то ли просто неудачный спектакль. Возможно, дело еще и в том, что к "Двенадцатой ночи" не приложил руку постоянный соавтор режиссера — художник Хельмут Штюрмер. Сценография создана самим Пуркарете. На сцене ряд застекленных оконных проемов, на карнизах выстроились шеренги садовых гномов, словно спасающихся на верхотуре от какой-то опасности. Об опасности много писала румынская пресса, услужливо разъяснившая замысел режиссера. Мол, у Шекспира речь о последнем дне календарного празднества — а Сильвиу Пуркарете говорит о декадентском удушье накануне нового всемирного потопа, об упадке современного человечества, усталости всего и вся. Про потоп режиссер, пожалуй, что-то и хотел намекнуть: под колосниками болтались ведра. Но намек потонул в пестрой массе прочих предметов: холодильника, в который время от времени залезал шут Фесте, сейфа, в который заточили Мальволио, электроплиты, на которой сэр Тоби Белч жарил яичницу. Большие надежды возлагались на длинную вешалку, дожидавшуюся какого-то дефиле в правом углу сцены, но она так и не сыграла.
Зато актеры играли бурно и с огоньком: румынская "усталость" оказалась тем еще бодрячком — так у нас не егозят даже на свадьбах. По задумке режиссера обоих близнецов-потеряшек — и девочку Виолу, прикидывающуюся мужчиной, и мальчика Себастьяна — изображали женщины, что свелось к приклеиванию усиков и говорению басом. Их возлюбленные — Орсино и Оливия — превратились соответственно в ветхого дедушку и нервную сексапильную диву, а также проявили чудеса конспирации: больше ничего понять про них так и не удалось. На первый план неожиданно вышли эскапады пьяной компании приживалов во главе с сэром Тоби (Илие Георге — единственный из актеров, заслуживающий специального упоминания), которые вылились в серию комических гэгов посредственного качества. То в микрофон хрюкнут, то красной краской себя польют, то пробегут с огромной киянкой, то человека скотчем обмотают. И не то чтобы балканское театральное пространство оказалось скомпрометировано, но потраченного времени жаль.