Фестиваль кино
Первая половина Каннского фестиваля завершилась мрачным скребущим аккордом — фильмом Ларса фон Триера "Антихрист". Показанный в "Особом взгляде" "Царь" Павла Лунгина тоже вписался в симфонию нечеловеческих ужасов. Намучился, глядя на экран, АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Что-то подобное могут вспомнить те, кто был на 50-м, юбилейном фестивале. Тогда всех шокировали "Занятные игры" Михаэля Ханеке: даже некоторые профессионалы не выдержали и провели последние десять минут картины за стаканом виски. Ханеке, Квентин Тарантино и Ларс фон Триер (участвующие и в нынешнем каннском конкурсе) вот уже второе десятилетие приучают публику к "новому насилию" и с каждым фильмом повышают ее болевой порог.
Триер, чьи "Танцующая в темноте" и "Догвилль" были возведены в Канне в ранг шедевров, вскоре пережил жестокий кризис, снял малозначительную комедию и впал, по его утверждению, в нервную депрессию. А потом написал сценарий на двух актеров (Уиллема Дефо и Шарлотту Гензбур) — о муже и жене, чей ребенок выбросился из окна во время их полового акта, и о том, как они бегут от депрессии в густой лес, населенный дикими животными и птицами. Но вместо утешения погружаются в сатанинский хаос, правящий миром,— в темноту своих страхов и в бездну разрушительной сексуальности. Мужчина выглядит при этом самонадеянным глупцом, женщина — взбесившейся ведьмой.
Вдохновляясь своим романтическим инфантилизмом и скрытым мизогинизмом (в дело пошло юношеское увлечение Августом Стриндбергом и Эдгаром По), Триер вряд ли думал о контексте Каннского фестиваля, где расчлененка станет сюжетным лейтмотивом конкурса. Но именно "Антихрист", где хоронят заживо, увечат половые органы и мастурбируют с брызгами крови, поставил в этом сюжете жирную точку: в каком-то смысле фестиваль уже можно считать завершенным. Это не значит, что знатному датчанину обязательно дадут главный приз, скорее наоборот. На "Антихристе" журналистский зал реагировал на самые рискованные сцены нервным смехом. Публика любит охаивать своих бывших кумиров, мстительно вспоминая, что от великого до смешного один шаг. Но Триеру в новом фильме удалось быть великим и смешным одновременно. Это не мы смеемся над ним, а он над человечеством — своим ядовитым, саркастическим смехом. Другое дело, что своим экстремизмом и воинствующим радикализмом режиссер рискует предельно сузить аудиторию своих поклонников. Помог ли ему самому "Антихрист" выйти из депрессии? Не похоже.
Одной из лучших шуток стал финальный титр: "Посвящается Андрею Тарковскому". Если Вим Вендерс недавно проявил бестактность, посвятив неудачную картину Ингмару (Бергману) и Микеланджело (Антониони), Триер имел для своего жеста все основания. Тарковский не раз вспоминался по ходу фильма, ибо Триер возвращается к своей ранней романтической изобразительной концепции, во многом сформировавшейся под влиянием русского режиссера. Только без "духовки": свои экстазы датский режиссер черпает из других источников.
О Тарковском напоминал и "Царь" Павла Лунгина (иконами Андрея Рублева), но еще больше — об Эйзенштейне. Если Триер — это европейский экстрим, то Лунгин — экстрим азиатский. Новая киноверсия судьбы Ивана Грозного балансирует между постановочным эпосом и камерной драмой. От первого — разработанные, хотя и грубоватые массовки и особенно изобретательные сцены казней и пыток (одна — с участием разъяренного медведя), демонстрация палаческих орудий, выполненных "по эскизам итальянца Леонардо". Эффект усиливает интеллигентная и в то же время экспрессивная камера Тома Стерна, этому же должна содействовать и написанная "под Прокофьева" музыка Юрия Красавина, но своей монотонной чрезмерностью она скорее утомляет.
Значительно лучше получилась камерная драма — дуэт-поединок царя (Петр Мамонов) и митрополита Филиппа (Олег Янковский). Это не только пир актерского мастерства, но и квинтэссенция темы фильма: человек против бесчеловечности власти. То, что диссидентом, рискнувшим сказать тирану "нет", оказался представитель церкви, можно, конечно, счесть идеализацией и данью той самой "духовке". Однако, похоже, в России времен Грозного злу действительно было нечего больше противопоставить. Что касается сегодняшнего дня, это вопрос более сложный, но его постановка — даже в столь метафорическом ракурсе — бесспорно, актуальна.