Фестиваль театр
В Берлине открылся фестиваль "Театртреффен" — показ лучших спектаклей прошлого сезона из немецкоязычного театрального пространства. Первыми показаны спектакли Юргена Гоша и Кристофа Шлингензифа. Оба знаменитых немецких режиссера тяжело больны, и их недуги стали здесь почти что фактами искусства. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
В чеховской "Чайке" Сорин говорит: "без театра нельзя". Современный немецкий театр вполне мог бы начертать на своем знамени (если бы таковое имелось) "без Чехова нельзя" — ни один из фестивалей "Театртреффен" последних лет не обходится без новых чеховских постановок. И если российский театр свой "чеховоцентризм" воспринимает как пожизненный крест — неси, мол, его и веруй, то немцы, кажется, не устали вглядываться и вслушиваться в персонажей известных и им тоже наизусть пьес. Богатый чеховский урожай здесь собирают без удивления и без кивков на приближающийся юбилей, о котором никто особо не задумывается. На дворе — эпоха разочарования, и кому, как не самому трезвому и беспощадному из драматургов, ее отражать.
Безусловный успех выпал на долю "Чайки" режиссера Юргена Гоша, совместной постановки двух знаменитейших берлинских театров — "Фольксбюне" и Дойчес театра. Спектакль попеременно играют то в одном, то в другом театре, однако разница сцен для "Чайки" не имеет значения, потому что художник Иоханнес Шютц вообще отказался от сцены: Чехова играют на нешироком помосте, перекрывающем первые ряды партера. Там, где обыкновенно висит театральный занавес,— закрывающая всю глубину глухая черная стена со ступенькой внизу. На этот выступ, точно на скамейку, Юрген Гош усаживает всех действующих лиц пьесы. Когда тот или иной персонаж должен появиться, актер или актриса встает. Те, кто в данный момент действуют, находятся, таким образом, под взглядами не только зрителей, но и остальных героев — а можно сказать, что остальных актеров: граница между ними практически стерта. (Кстати, точно так же был решен Юргеном Гошем "Дядя Ваня", который стал главным событием прошлого фестиваля.)
Ничего революционно нового в этом приеме, конечно, нет. Вообще спектакль господина Гоша никаких открытий в себе не несет — разве что Тригорин Александра Куона оказывается просто неприлично молод, как будто он ровесник Кости Треплева. Но и суховатая истеричка Аркадина Корины Харфух моложава и подвижна, так что их мезальянс отнюдь не бросается в глаза. В "Чайке" Юргена Гоша есть немало острых частностей вроде треплевского спектакля, в котором Нина неумело изображает каждого из перечисленных там представителей фауны — льва, орла, куропатку, рогатого оленя, гуся, паука и т. д., но никаких решительных смысловых атак режиссер не предпринимает. Он хочет укрупнить действие, ничего не упустить, понять и высветить любую деталь. Буквально высветить: "Чайку" играют в свете мощного фронтального прожектора, и четкие тени, которые отбрасывают герои на черную стену, начинают казаться полноправными действующими лицами спектакля.
Высвеченным же оказывается прежде всего то, что мечты чеховских персонажей напрасны, что и любовь, и искусство — не более чем иллюзии, которыми пытается спастись человек. В стремлении Юргена Гоша обострять физическое присутствие героев, исследовать не смыслы, а театральное "здесь и сейчас" немецкие критики, а вслед за ними и зрители видят творческое следствие болезни режиссера. Один из самых почитаемых немецких театральных мастеров болен раком — недавно ему сделали операцию, положение очень серьезное, и Берлинскую театральную премию, вручаемую по традиции в дни фестиваля "Театртреффен", господин Гош получал сидя в кресле-каталке.
Из России на такую открытость можно взирать с удивлением и смущением: болезни знаменитых людей у нас становятся достоянием желтой прессы, поэтому "приличные" люди стараются отстраниться от медицинских подробностей — мол, это частная жизнь. В Германии частная жизнь человека защищена гораздо лучше, чем у нас. Именно поэтому те ее подробности, которые известны публике, оказываются предметом не сплетен, но заинтересованного обсуждения. Все знают, какую часть легкого удалили Гошу. И никто не удивляется, что режиссер Кристоф Шлингензиф на встрече с публикой после показа своего спектакля рассказывает о том, где у него метастазы. А чему удивляться, если сам спектакль "Церковь страха перед чужим во мне" сделан режиссером для фестиваля "Рур-Триеннале" "по мотивам" его, Шлингензифа, собственной тяжелой болезни.
Театр действительно превращен в храм: в глубине зала переливаются витражи, зрители сидят на деревянных скамьях, по проходу идет во главе ритуальной процессии священник. Но только храм этот — святилище современного искусства: вместо алтаря — сцена, сбоку от нее сидят рок-музыканты, на стенах — провокационные лозунги и видеоэкраны, а вместо проповеди что только не читают — вплоть до медицинских заключений. "Я хотел смоделировать страх, чтобы победить его",— объяснил автор зрителям прямо во время действа. Кристоф Шлингензиф известен как провокатор и клоун-интеллектуал. В его хаотичной и гигантской оратории намешано столько всего, что насмешку автора над собой уже не отделить от животного страха, страсть от расчета, религиозный китч от азарта художника. Не зря же Кристоф Шлингензиф назвал "Церковь страха..." флюксус-ораторией и посвятил ее своему кумиру Йозефу Бойсу, считавшему и жизнь, и смерть произведениями искусства.