Книги с Григорием Дашевским

"Записки антикварного дилера"

М.: Трутень, 2008

"Записки антикварного дилера" Михаила Климова описывают мир торговцев антиквариатом, прежде всего книжным, то есть мир книжников, букинистов, библиофилов, коллекционеров за последние сорок лет. Этот мир, в центре которого были книги, сам для печатного слова оставался практически невидимым, неуловимым. Как пишет в предисловии Александр Соболев, "профессия антикварного дилера долгие десятилетия была под фактическим запретом и, соответственно, печатные источники советского времени сводятся к нескольким десяткам разгромных статей, призывающих каленым железом искоренить книжную спекуляцию".

Поэтому первый и очевидный интерес "Записок" — описание почти не описанного мира. Понятно, что при советской власти почти всякая "-филия", а не только "библио-", была полулегальна, но постороннему человеку интереснее читать про страсти и интриги вокруг тех объектов, к которым он и сам, пусть в ином смысле, неравнодушен. Поэтому про книги читать интереснее, чем про открытки или марки. Чужой фетишизм волнует, когда он обращен на дорогие нам самим вещи. (Волнует и отчасти пугает, в чем, видимо, одна из причин подозрительного отношения к книжным дилерам — они торгуют живым для нас товаром.)

"Записки" построены не по напрашивающемуся хронологическому принципу, а по территориальному — рассказчик движется по Москве и рассказывает о людях и эпизодах, связанных с тем или иным районом. И этот отказ от хронологического принципа — очень правильное решение. Хотя в книге много поучительных и смешных сопоставлений прежнего и нынешнего, и в каждом эпизоде слышно дыхание времени — макулатурные обмены 1970-х, бандиты 1990-х и т.д., но в принятой схеме рассказа главным фактором оказываются все-таки не история, не смена режимов, не разница "тогда-теперь", а человеческие глупость и хитрость, страсти и характеры.

Хотя Климов все время повторяет, как важны опыт, знания, культурность и т.п., в центре каждого эпизода обычно стоит какое-то совпадение, случайная находка, случайная удача или ошибка. "А почему ты не торгуешься? — не понял он, отдавая мне украшение. Я показал ему клеймо, которое он, несомненно, не видел раньше. Возможно, потому что в момент покупки ему было некогда, кто-то дергал или о чем-то спрашивал, или его еще что-то отвлекало.— Две тысячи хочешь? — спросил он сразу же. Но я не хотел, потому что под фотографией обнаружилось клеймо Фаберже".

Как во всякой книге о хитрецах, тут есть всегда увлекательные для обычного читателя, то есть для простака, рассказы о хитростях и уловках — например, о том, что "для умелых аукционистов даже подсадка в зале не нужна, они, если надо, в состоянии просто имитировать второго персонажа, который претендует на разыгрываемую вещь. И тогда реальный покупатель торгуется с колонной или окном". С другой стороны, есть и еще более увлекательные профессиональные наблюдения над человеческой натурой: "изображение несчастий, как и мертвых тел,— вещь малопригодная для торговли. Иконщики знают, что головы святой Варвары и Иоанна Крестителя, изображение гробов и страданий продаются плохо и стоят дешево. Точно так же картины с трупами или ранеными, пейзажи с разрушениями — землетрясениями, наводнениями, пожарами — не очень ходовой материал".

Ценности, страсти, деньги, полулегальность — понятно, что тут необходим неписаный кодекс, без него такая деятельность невозможна. И вот этот неписаный кодекс мира книжников, может быть, самая интересная линия книги. Все участники пытаются следовать этому кодексу, но каждый раз оказывается, что они понимают его по-разному. ("По всем раскладам я имел на них (на эти деньги) право, но отчетливо осознавал, что платить их мне было не за что. Сам бы я, наверное, в такой ситуации предложил себе какой-то разовый отходняк, и дело с концом. Каково же было мое изумление, когда...") Это и не жесткость уголовных понятий, но и не размытая необязательность обыденной морали. Не к кому обратиться, чтобы разрешить спор — нет авторитетов, но и опасно действовать только по собственной интуиции, без чужого совета. Перед нами мир, с одной стороны, непрерывного обмана, умолчаний, разводок, а с другой — неукоснительной честности, строгого выполнения обязательств и т.п. И дело тут совсем не в тривиальном делении на честность между "своими" и вседозволенность по отношению к "внешним", к тем же лохам. Судя по книге Климова, уклончивость и честность, доверие и недоверие соединяются здесь в каких-то непредсказуемых пропорциях, для каждого персонажа своих. В этой этической непредсказуемости каждого эпизода и в том, как на наших глазах герои книги и в первую очередь сам автор пытаются угадать эти неписаные правила и тем самым их вырабатывают, и состоит, наверное, самый главный и общий интерес "Записок".

"Пасхальный парад"

СПб.: Азбука-классика, 2009

Роман 1976 года, который считается шедевром Ричарда Йейтса, американского классика, только набирающего популярность у нас. Впрочем, и у себя на родине, в Америке, Йейтс был открыт не сразу, а по-настоящему признан только после смерти. Романы Йейтса называют хроникой "века беспокойства", беспощадным приговором американским 1950-м — времени, в которое, как считал Йейтс, Америка упустила шанс на бунт и подлинную свободу, прельстившись мнимым потребительским счастьем. Десятилетия спустя его книги совершенно не устарели, наоборот: потеряв историческую актуальность, жизненная трагедия его героев, которым Йейтс не дает права на что-то иное, кроме унылого, безрадостного существования, стала еще болезненнее и острее.

"У обеих сестер Граймз жизнь не сложилась, и задним числом по всему выходило, что начало их бедам положил родительский развод" — с этих слов начинается роман. Старшая сестра Сара: ранний брак, три сына, тихая жизнь в загородном имении. Младшая сестра Эмили: успешная карьера, череда любовников. Казалось бы, обе судьбы — воплощение американской мечты, однако нам с первой страницы сообщают, что "жизнь не сложилась". Одна к финалу умрет, последние слова другой будут: "Мне почти пятьдесят лет, и за свою долгую жизнь я так ничего и не поняла".

В романах Йейтса стремительное развитие событий и общая безрадостность кажутся делом совершенно естественным. Он так выстраивает сюжет, так закольцовывает рассказ, что для проявления авторской позиции уже не требуется ни оценок, ни лирических отступлений. Можно подивиться тому, откуда это ощущение несостоявшейся жизни, общей импотенции, физической и творческой. Как и в "Дороге перемен", это не объясняется здесь ни временем, ни событиями, ни масштабом личностей, которые все мелковаты. Приходится признать, что жизнь просто такова и никакой родительский развод за нее не в ответе.

"Пропавшие в Бермудии"

М.: АСТ, 2009

Новый роман Алексея Слаповского, жанр которого — неожиданный ход — можно было бы обозначить как подростковое фэнтези. Финансист с женой и двумя сыновьями пролетает на частном самолете над Бермудским треугольником и попадает в страну Бермудию, в которой исполняются все желания. Семейство раскалывается. Жена финансиста становится звездной певицей, сам он размножается в десяти экземплярах, чтобы утрясти все проблемы (с женой, любовницей, детьми и работой), а дети разбиваются на две партии: одна за то, чтобы покинуть волшебную страну, другая за то, чтобы остаться.

Роман Слаповского всегда узнаваем: обязательно про современность, обязательно густонаселен. Писательское внимание не останавливается на одном герое — ни один герой у него и не стоит персонального романа, все они даже не герои, а персонажи. Знойные латиноамериканцы, умненькие китайские дети, американские бойскауты и людоеды из далеких племен мало чем друг от друга отличаются: хотят, чтобы у них было всего побольше, и не могут договориться, как именно. Политическая история Бермудии отзывается в нас радостью узнавания, смутно напоминая отечественную. Все перессорились, кое-кого невзначай скидывают в пропасть на последних страницах. Детям от этого какая мораль? Может, только "любите друг дружку" — так разве это мораль? Слаповский, конечно, пишет не для детей, и это понятно с первых страниц, когда переносную игровую приставку он называет КПК. Этого ни один подросток не "купит". Кажущаяся детскость этой прозы — от ее стремления к крайней простоте. К простой мысли о том, что никакой сказочной Бермудией эта жизнь не наладится. Но вот еще. Слаповский строит интригу без единого отрицательного персонажа. Все хорошие. А самыми хорошими оказываются, попадая в мир своих фантазий, те самые, которых мы за все это время научились недолюбливать: успешные финансисты, их хорошенькие жены-домохозяйки и помешанные на играх сыновья-подростки.