Польский акт

рекомендует Дмитрий Ренанский

После четырех оперных новинок для внутреннего пользования пятую в сезоне премьеру Валерий Гергиев готовит для летних гастролей в Баден-Бадене. Это обстоятельство в разы повышает вероятность увидеть в Мариинке хороший спектакль — на экспорт халтурить не пристало. Диптих одноактовок Рахманинова и Чайковского выпускает польская команда режиссера Мариуша Трелинского, знакомая Петербургу по двум постановкам — репертуарной "Мадам Баттерфляй" Пуччини и "Королю Рогеру" Шимановского, показанному проездом из Вроцлава в Эдинбург. "Баттерфляй" была сделана на совесть, с "Рогером" у Трелинского возникли проблемы: режиссер не мог решить, занимается ли он метафизикой или ставит буржуазную драму c пазолиниевским душком. Нынешняя премьера станет серьезной проверкой на режиссерский профессионализм — уж слишком много вопросов задают постановщику обе оперы. Но теперь, кажется, должно получиться: Трелинский никогда не ставит сюжеты в лоб, а всегда ищет архетипическую подоплеку. Именно ее обычно не хватает и "Алеко", и "Иоланте".

Формально это все популярная классика. Обе оперы растасканы на бисовые арии, да и целиком довольно часто звучат в концертах. На театре они по-настоящему все еще не осмыслены. Например, в Мариинке и ту и другую ставили всего по разу: Рахманинова в 1914-м, а Чайковского и вовсе в премьерном 1892-м. Все потому, что обе оперы очень сильно выламываются из оперного комильфо конца XIX века. "Вся она какая-то неправильная", раздражался Римский-Корсаков. Модест Чайковский со своим слащавым дурновкусием переписал романтическую драму Хенрика Херца, взбив эзотерико-эротико-символико-декадентский коктейль с мелодраматической пеной. За бутафорским замком и рисованными пейзажами Прованса нетрудно разглядеть колдовской сад "Парсифаля". Живущая в нем прекрасная дама перестает быть визионеркой ради женского счастья и офтальмологического прозрения. А поскольку любовь у Чайковского это всегда трагедия или хотя бы несчастный случай, то хеппи-энд "Иоланты" перестает казаться таким уж счастливым.

В "Иоланте" слишком много смысла и мало действия, в "Алеко" все наоборот. В написанной за семнадцать дней консерваторской дипломной работе молодой Рахманинов показывает профнавыки: на пятачке одного акта он умудряется развернуть и цыганские танцы, и ученую фугу, и православные хоры. Но что хорошо для диплома (Сереже поставили пятерку с четырьмя плюсами), неполезно для оперы. Целое из "Алеко" может сделать только режиссер. За любовными страстями ему хорошо бы разглядеть столкновение вольного эроса Земфиры и байронического Алеко, этакого вечного жида. Такой расклад скорее близок как раз Чайковскому — недаром тот просил у молодого коллеги разрешения давать "Алеко" в один вечер с написанной в том же 1892 году "Иолантой". Вокальные тесситуры главных героев в обеих операх совпадают, сходится и мотив мужской тирании, так почему бы не объединить все это в один спектакль со сквозным режиссерским сверхсюжетом. Впрочем, это тривиально, а Трелинского можно много в чем упрекнуть, но не в тривиальности. Наверняка он и здесь вильнет в сторону.

Мариинский театр, 17, 18 (19.00)