Людмила Улицкая
Меня всегда занимало, как удается частному человеку выдерживать давление власти, государства, которое диктует свои правила, противоречащие довольно часто общечеловеческим нравственным законам. Как удается скромным, стоящим вне политики людям, не имеющим желания жить по чуждым правилам, сохранить свои собственные ценности? Это и есть мой любимый и главный герой — человек, выполняющий свой долг, семейный или профессиональный, имеющий отвращение к насилию, демагогии и лжи. Экономический кризис для такого человека означает, что работать надо больше, а платить будут меньше. Я принадлежу к поколению, чьи деды сидели в сталинских лагерях, отцы воевали в жесточайшей войне, сама я помню и карточную систему, и отвратительное идеологическое давление, которое сопровождало человека от рождения до смерти. Не думаю, что сегодняшний кризис создаст "новую литературу" и "нового героя". Если это произойдет, с большим интересом буду читать эти новые книги. Впрочем, Великая депрессия не родила великой литературы. Мне кажется, что она рождается из другого места.
Александр Иличевский
Упрек "Матиссу" в неоправданной унылости — один из наиболее частых. Но с интуицией справиться невозможно, как и тайное невозможно уберечь от яви: мнимость прогресса стала очевидной, и в этом кроме жалости есть надежда. Состоит она в том, что теперь наконец не остается ничего другого, как первым пунктом в списке спасательных мер утвердить: "Обратиться лицом к цивилизации". Герои "Матисса" покидали не столько страну, сколько ее прошлое, совершали исход не из географии, а из эпохи. Ритуал прощания с историей диктовал их сознанию (тем, у кого оно было) и, главное — бессознательному. Если же обратиться в сторону гипотетического продолжения их судеб, то сейчас интуиция просит тех, кто может, вернуться. Те, кто не может или не склонен,— пусть остаются на земле, которая прокормит. (По крайней мере, я лично уже озаботился огородом и семенами гораздо обстоятельнее, чем делал это раньше.) А те, кто может вернуться, чтобы приложить все усилия для сотрудничества с цивилизацией,— пусть это сделают. Лично мне точно известно: кризис даже в России почти никак не затронул сферу высоких технологий.
Анатолий Найман
Я человек старомодный, по мне, чем честнее, тем больше пользы. Время, объявленное начальством как кризис, на самом деле поворачивает тех, кто потерял ориентировку, к реальности. Как и начальство, они было устремились в мир процветания и блеска. Призраки, как известно, в зеркалах не отражаются, поэтому в литературе этот мир возникнуть не может ни непосредственным отпечатком, ни творчески преображенным. Теперь хорошие условия, чтобы возвратиться к невыдуманным душевной приподнятости и душевной угнетенности, к боли, мужеству, беде, празднику. Властители, превратившись в то, что они, если без балды, есть, стали выглядеть как пассажиры метро, как беспомощные, как обыкновенные, совсем не важничающие граждане и больше не отвлекают на себя внимания. Гонки нет, будущее наконец ничего не обещает, писателю можно уютно усаживаться за любимый стол и сочинять. Вглядываясь не в донну Берту и сэра Мартино, выразителей "правды жизни", а в собственных персонажей. Как говорил Клюев о Есенине, посаженном за хулиганство в тюрьму,— "пусть восчувствует луч солнечный слово человеческое".
Владимир "Адольфыч" Нестеренко
Итак, новые времена, новые отношения. В кризисное время общество более снисходительно к моим героям, прокурорский градус общества снизится, кто без греха хватайте камень и ага — и они, герои, скорее всего, возьмутся за старое. Назовут себя как-нибудь вроде "Движение за полную социальную справедливость", ДПСС, подтянут молодежь, к счастью своему, уже не стремящуюся в менеджеры, и начнут искать незанятые ниши. Те ниши, которые заняли их более удачливые или более приспособленные коллеги-товарищи, скорее всего, вскоре освободятся — снова жизнь станет одним из ликвидных активов, и судебный морок сгинет в прошлое. Ну а те ниши, где прописались менты,— так и останутся за ментами, и только perestroyka на государственном уровне сможет пошатнуть эту систему. Ну что же — герои будут ждать, они вообще хорошо умеют ждать, их учили этому в специальных лагерях.
Опять будут принимать к уплате свинец по цене бриллиантов, призывать третейских судей и неформальных гарантов сделок.
Рейдерский захват будет сопровождаться реальными шансами получить не завод в виде бонуса, а автоматную очередь в виде неожиданного огорчения.
Установившаяся система сдержек и противовесов, авторитета тайного ордена профессиональных преступников будет попробована на зуб тем самым беспределом, который сейчас выходит из окраинных задворков на большую дорогу.
Темная масса, насвистывающая бессмертные хиты радио "Шансон", станет структурироваться на фоне слабеющей власти, бросающейся из крайности в крайность, чтобы выровнять баланс лодки, долларовый парус которой обвис и не дает нужного для остойчивости драйва.
Герои — некоторые выйдут на свободу, свобода станет дешевле, некоторые падут жертвами новых отношений, нового передела, но все они окажутся при деле.
Пусть не в первых рядах борьбы за социальную справедливость, пусть пособниками, наводчиками, укрывателями или связными с властью — но они устроятся.
В мире ипотеки и кредитных "Фордов" им не было места — сейчас, в мире долгов, невыплат, безработицы, водки и безнадежного будущего они смогут использовать свой и чужой опыт и снова попробовать сыграть с судьбой в рулетку, поставить на черное.
Хотя, конечно, ничего в этой игре не изменилось, и двойное зеро по-прежнему у судьбы.
Герман Садулаев
Еще в начале прошлого года, задолго до так называемого кризиса, я написал рассказ "Survivor". Текст оказался некоторым образом провиденциальным. Герой рассказа готовится к катастрофе, запасая необходимые ресурсы и разрабатывая планы выживания в кризисное время. Эта подготовка становится для него смыслом жизни, он лишает себя всех доступных ему радостей нормального человеческого бытия, и только когда катастрофа наступила, он почувствовал умиротворение, даже счастье.
Свой последний роман, который, надеюсь, увидит свет этой весной, я писал около года. За это время и кризис случился, и всякое другое происходило. Поскольку роман о современной жизни, то события современности естественно вплетались в ткань текста. Когда книга была закончена, я понял, что она сама собой включила в себя антикризисную программу. Эта программа состоит в том, что есть вещи более глубокие и важные для нас, чем уровень потребления и экономической активности. Главные акции нашего счастья и нашего бытия котируются на совсем других биржевых площадках. Деньги не имеют никакого значения. Бояться глупо. Отчаиваться грешно. Тем более в России, в великой стране, где ничего никогда не до конца, зато всегда можно начать все сначала! Герои моего романа, в отличие от "выживателя", понимают, что в любые времена главное — не выживать, а жить.
Максим Кантор
Полагаю, что искусству кризисы всегда на пользу. А писателям, разумеется, во вред. Радоваться катастрофе глупо, но, если говорить собственно об искусстве, с ним как-нибудь все устроится.
Алексей Иванов
Пока что я не планирую писать романов о грянувшем кризисе, но, конечно, пытаюсь сформулировать, что же происходит в культуре. И — мне кажется — не происходит ничего особенного. Да, я наслушался воплей о конце "эры гламура". Но это — дутая сенсация. На мой взгляд, гламур — не тряпки и флаконы, а постиндустриальная система ценностей. Так же в России советская идеология была индустриальной системой ценностей. Тряпки и флаконы только символы, как серпы и молоты. Какие кризисы ни сотрясали бы мир, постиндустриальная эпоха неотвратима. А кризис — перезагрузка подзависшей программы, избавление от вирусов. Для индустриальной эпохи роль подобной перезагрузки играли войны. Так что кризис — фитнес для гламура, как война — пафос для идеологии. Истеричный и ожиревший гламур должен пройти через нелегкий курс оздоровления — и явиться миру уже атлетическим, успокоенным и посвежевшим. Поэтому главный герой эпохи кризиса — не погорелец, жалкий клерк на бирже труда, а солдат, стойкий чиновник с подрезанными бонусами, аскетически кующий мир для второго пришествия гламура. Если же кризис все-таки докатится до катастрофы, то постиндустриальный этап наступит все равно — но такой, как в "Кин-дза-дзе" Данелии: с гламуром в виде малиновых штанов, "ку" и "кю", бассейнами, счастьем плевать и другим-разным "П-5" (Прочими Пацакскими Прелестями Планеты Плюк).
Татьяна Устинова
Кажется, Борхес говорил, что детектив — это возможность рисования современных урбанистических пейзажей. Современная городская история, где где-то еще есть труп. Пейзаж будет меняться со временем, с возрастом моим и моих героев, с кризисом и без него. Но герой остается. С моей точки зрения как автора, время таких героев, которые едут по Тверской в бронированном "Мерседесе", а за ним вооруженная охрана в "Гелендвагене", прошло. Когда у мужчины обязательно была кличка Свирепый, а у девушки "легкий шифон едва прикрывал смуглые груди". Пришло время для человека с головой. Мне всегда нравился такой герой, который в валенках чистит дорожку от снега. Который не просто мечтает о двигателе внутреннего сгорания в металлической оболочке (читай — иномарке), но и знает, как такие двигатели устроены. Великая депрессия, которая сейчас, очевидно, все-таки наступит,— это время подучиться, понять, как действуют механизмы, в том числе и механизмы рыночные.
Александр Архангельский
Мои герои уже пережили кризис. Потому что кризис экономический — это прежде всего кризис отношений. А через это они уже прошли. Мой персонаж Степан Мелькисаров, в судьбе которого мне удалось предугадать судьбу Евгения Чичваркина (правда, надеюсь, у Чичваркина с семьей все в порядке), — он такой человек из 1990-х годов. Он одновременно и жаждет бури, и боится ее. И сейчас для него наступает момент действовать. Потому что ныть имеет смысл, когда все плохо. А когда все уже случилось — что плакать? И я надеюсь, что мой герой готовится сделать теперь что-то хорошее, доброе и светлое. Проблема человека 1990-х в том, что вырастают его дети. И время ставит перед этими детьми проблемы, с которыми не справились или не захотели справляться родители. Это непростое наследство. От винограда, которые ели родители, будет оскомина у детей.
Андрей Родионов
Тяжелые времена на героев моих стихов влияют. Происходит это оттого, что я (как и всякий, наверное, творческий человек) коплю фразы, анекдоты, образы мест, где побывал, и т. п. С помощью внешних обстоятельств мне легче выразить что-то личное, как это ни странно звучит. Кризис может, например, открыть моему герою простую истину, что любовь кончилась. На самом деле кризис на любовь никакого влияния, конечно, не оказывает, но именно в тяжелые времена начинаешь пристальнее присматриваться ко всем своим несчастьям и проблемам. Лично на меня лопнувший финансовый пузырь повлиял благотворно — мне стало легче дышать, а оттого — легче и веселее писать. За последнее время я написал несколько более или менее удовлетворительных текстов.