В прошлом году театральная компания Derevo отметила 20-летний юбилей, а на этой неделе играет спектакли в Петербурге и премьеру проекта "Арлекин" уже по другому праздничному поводу. В эти дни отмечает 50-летие основатель и лидер Derevo Антон Адасинский. Корреспондент "Власти" Дмитрий Ренанский поговорил с ним об эстетике и этике театра Derevo.
— Ваши спектакли так сильно отличаются друг от друга и по эстетике, и по технике, что кажется, что они сделаны разными компаниями. Каково сегодняшнее Derevo?
— Самый простой ответ — к каждой новой работе Derevo переформировывает себя, свое сознание, тело. Если подумать, то нашу команду можно сравнить с торпедой или очень быстро плывущей рыбой, к которой на ходу успевают вскочить прилипалы вроде пиявок, оздоравливающие кровь и отваливающиеся. К нам приходят люди с разным потенциалом: одних хватает на неделю, других — на пару дней, третьих — надолго. Но ядро остается неизменным: я, Лена Яровая, Таня Хабарова, Леша Меркушев, Дима Тюльпанов. И это не ядро физическое, а скорее форма нашей общей фантазии. На сцене мы лишь включаем свою дрим-машину. Так уж давно и случайно получилось: встретились люди с похожими флюидами, и разбить эту конструкцию не получится несмотря даже на то, что мы живем в разных странах и встречаемся только на спектаклях. Возникла сеть с огромными дырками, которая заполняется многими людьми. Наши спектакли — это заполнение людским материалом звезды в форме Derevo. Само Derevo — магнит, к которому тянутся люди со своими мечтами. В наших фантазиях полно места, хватит каждому. Человек может включаться и исполнять наши мечты, а может реализовывать свои. Мне не нужны те, кто не мечтает, они просто проваливаются сквозь сеть. Колодец мышления имеет свое дно. Колодец мечтаний бездонный.
— Тяжело было его рыть?
— Да нет, он же не наш, а общемировой. Другое дело, что менялось сито, которым мы подсознательно черпаем из колодца все, что нам нужно. Я каждый год вытягиваю из него что-то новое. Форму сита меняет весь мир: ты идешь мимо него цельный, а он простреливает тебя запахами, словами, рекламой, взглядами прохожих. И ты сам становишься дырявым. Прорехи зарастают, но постоянно появляются новые.
— За 20 лет, что Derevo существует вне России, вы укоренились в пейзаже европейского театра?
— На Западе очень любят определять стиль, в котором работает компания. Но им не уложить нас в систему своих координат. Перемещаясь по свету, мы переносим вирус стран, в которых побывали. Пожили в Италии — и сделали в России "Once". Прожили в Берлине, на какой-то страшной фабрике, в подвалах,— и поставили "La Divina Commedia". В чистом поле начали ставить "Острова" — и выпустили их в безумной постперестроечной Чехии. Мы защищены от необходимости вписываться в какие-либо рамки. Они, например, неожиданно для себя поняли, что без диктата авторской режиссуры театры двигаются быстрее и мощнее, а мы все свои номера делаем коллективно. Derevo вышло на мировой уровень, оставшись андерграундом. Сегодня компания не зависит ни от бизнеса, ни от финансов: нас очень мало, нам не нужно столько есть и столько иметь, как другим театрам. Вдобавок ко всему слово привязывает театр к той стране, на языке которой играются спектакли. А мы словом не ограничены.
— Но свою привязку к России вы хоть как-то ощущаете?
— К конкретным людям, с которыми хочется увидеться,— да. Но в современном русском театре мне делать нечего. Я дико рад, что мы вовремя уехали. Иначе я попал бы в мясорубку. Я год потратил на то, чтобы найти помещение для Derevo. В России сегодня всем правят деньги. Вот если бы большие театры пускали к себе на малые сцены людей со стороны, было бы хорошо. Но это случается так редко — там ведь сидят такие лбы... Молодым не дают дышать. Да, у нас есть некий театральный опыт, но это же все прошлое. Это музей театра.
— Вы от него что-то взяли?
— Уже после трехгодичной работы с Полуниным я знал, что мне все это не нужно. Когда я работал с "Лицедеями", мы контактировали с официальной культурой, общались со всей этой актерской братией. И это все показалось настолько земным, крепким, жирным, соленым, влажным, по-хорошему сексуально наполненным, что меня совершенно не заинтересовало. Открывая свою первую студию на улице Желябова, я знал, чего точно не буду делать на сцене,— я не буду говорить. Когда я смотрел обычный театр, то был в реальном времени. Я как будто по часам смотрел какую-то историю. Проходило полтора часа, а я с первой минуты знал, что будет впереди, какие ответы будут даны на какие вопросы. Темпоритм русского театра меня совершенно не устраивает. Русская драма — это ледокол "Красин", а в Derevo время сжимается совсем по-другому.
— Андрей Могучий сейчас работает в Александринке, группа АХЕ играет в Театре на Васильевском. Единственный опыт встраивания в госструктуру, который был у вас,— это, кажется, когда вы исполнили роль Дроссельмейера в "Щелкунчике" Михаила Шемякина в Мариинке.
— И он мне так много дал! В кои-то веки меня впихнули в рамки уже написанной музыки, сшитого костюма. И в этой полностью несвободной системе нужно было быть свободным. И как оказалось, чем больше рамок, тем больше у тебя свободы, потому что, когда нет рамок, начинается бардак. Я перед премьерой бился в холодном поту, а ко мне подходит Гергиев и говорит: "Слушай, у тебя хорошо получается, а у нас проблемы с декорациями. Можешь выйти минутки на полторы соло у занавеса сделать?" Я сделал — и все были счастливы.
— Артисты Derevo всегда выглядели пришельцами из параллельной реальности, не слишком четко проводящими грани между театром и жизнью. Актер для вас — это профессия или образ жизни?
— Поначалу в театре все кажется очень легким и успешным. Все весело, на все хватает времени: и спектакль сыграть, и спеть, и с друзьями бокал вина выпить, и где-то отдохнуть. А потом возникают требования людей к качеству, которые от спектакля к спектаклю только возрастают. И тогда с ростом компании времени на простую жизнь становится все меньше. А потом уже все время становится театром, ты все время находишься в фантазийном пространстве. Это очень тяжело: мы не можем прогнозировать результаты нашей работы. Из-за того что в Derevo любое переживание пропускается через тело, оказывается, что это дорога в одну сторону — к сумасшествию. Всякий раз ты должен четко понимать, что находишься на границе. И тут без помощи не обойтись: мы идем по этой веревочке и поддерживаем друг друга. Некоторые заходили слишком далеко, и их уже приходилось из клиники, из больницы вытаскивать. Наши тела — инструменты, которые становятся все более и более разбитыми. Но они и звучат все лучше и лучше. Derevo не "Хорошо темперированный клавир". Есть ладовый бас и безладовый. Я — безладовый: звучу не слишком точно, но зато появляется больше обертонов. А вместе мы составляем струнный оркестр.
— Вас в чем только не обвиняли, от сатанизма до порнографии. Но спектакли Derevo и впрямь походят на галлюциногенные явления, да и название вашего моноспектакля — "Евангелие от Антона" — не из самых скромных...
— Ну тут-то мы ничего нового не сделали. Раньше актеров не хоронили на кладбище, потому что они брали на себя божественную функцию привносить в мир того человека, которого в нем не существует. Актер — это святая болезнь.
— Вы однажды обмолвились, что надеетесь со временем изменить мир. Получается?
— Сегодняшний мир культура не изменит, а через сто лет она будет рассматриваться как фольклор. Но без надежды жить невозможно. Мы обязаны свято и тупо верить в свою миссию, понимая, что ничего хорошего на нашем веку не случится. Будут гопники, будут насилие, политика, секс. Мы способны разве что конкретных людей изменить — тех, что приходят к нам после концертов с благодарностями. Поэтому мы и стараемся увеличить свое присутствие через кино, музыку, интернет.
— За последние годы Derevo обросло собственной мифологией, среди поклонников наблюдается форменное идолопоклонство. Вы к этому усилия прилагаете?
— А зачем? Они же просто видят перед собой свободных людей, которых никто не ограничивает рамками, и тянутся к ним.
— Конкретное историческое время для вас важно? Вы вообще замечаете, что творится вокруг?
— Мы могли возникнуть только в Питере и только в восьмидесятых годах. Это время и этот город стали для нас культурным торфом. Точнее, не мы возникли, а нас возникло. Нас куда-то всех выперло — и связало в одну кучу. Вокруг были и Понизовский, и "Странные игры", и Виктор Вишневский, и Слава Полунин, и Николай Никитин. Потом произошла кристаллизация — и появился кристалл Derevo.
— Ваше недавнее воссоединение с группой "Авиа" — ностальгия по тем временам?
— Ни в коем случае. Это только попытка решить проблему слова, которая у меня всегда была. Открещиваться от нее нельзя: мы же большую часть жизни проводим в разговорах, так что не разобраться со словом было бы глупо. Попутно получилось сориентироваться в том, что такое музыка. Люди часто путают музыку с музыкальными звуками. Музыка сама по себе чиста, а музыкальные инструменты непорочны. Но все можно испачкать словом.
— На "Золотую маску" ваши спектакли выдвигаются в номинации "Новация". В театре вообще можно сделать что-то новое?
— Все уже придумано до нас: один что-то показывает, другие хотят что-то от него получить. Сегодня можно только вспомнить о том, что мы забыли. В русском театре очень плохо со светом, полный кошмар со звуком и почти никак с запахом, который присутствует только в виде запаха соседского парфюма. Театральные инструменты уже который век остаются одни и те же, просто они в разной степени заточены и в разной степени используются. Derevo старается работать со всеми ними.
— Творческая хронология Derevo укладывается в эволюционную логику?
— Нет, мне всегда казалось, что "Robert's Dream" должен был появиться гораздо раньше "DiaGnose". И "Арлекин", которого мы сейчас придумываем с Леной, делается слишком рано. Я в нем еще не разобрался. Мы зацепили корни старого, очень настоящего театра, который сейчас исчез. "Арлекин" позволит нам очень сильно упроститься. Краски, пластик, набор цветов — все это лишнее. Мир стал слишком сильным.
— В прошлом году весь Невский был увешан лайтбоксами Derevo. Для нашего театрального андерграунда такой успех, как у вас, поразителен. Ощущаете влияние мейнстрима?
— Вся эта затея с выходом на большие сцены была затеей нашего продюсера. Мы все стеснялись, а когда вышли, то поняли, что все пройдет идеально. Мы доказали, что можем работать на разномастную аудиторию, а не только для философов с Пушкинской, 10. Мы узнали, что у нас очень разная публика.
— А прошлогоднее "Евангелие от Антона", которое за раз может посмотреть от силы 50 человек, это что-то вроде противоядия?
— Точно. Мы чуть-чуть потеряли на больших сценах ощущение риска. Да, у нас классные спектакли — но уже не приколоться, не почесать на сцене репу, никакой импровизации...
— В прошлом году Derevo отметило 20-летний юбилей, вам в этом году исполняется 50.
— Сегодня и Derevo не 20, и мне не 50. Derevo вообще началось не в Ленинграде в 1988-м, а в Праге в 1992-м — со "Всадника". Там образовался наш стиль. А я вообще дат избегаю. Даже в паспорте себе все данные поменял на более соответствующие возрасту. Не нужно жить прошлым, это очень опасно. Я когда к зеркалу подхожу, просто поражаюсь — помню, как мои одноклассники выглядят. В нас есть домна, внутренний огонь, который пережигает все негативное. А его пытается остановить социальная жизнь. Люди боятся, что, когда в них зажжется огонь, полетят щепки — и сгорит все, к чему они привыкли.
— На этой неделе в Петербурге вы играете премьеру спектакля "Арлекин", но в планах Derevo уже который год значится проект "Вечный жид". В прошлом году вы представляли его моноверсию, от которой до сих пор идет мороз по коже. Она вырастет в большой спектакль?
— Я подумываю о том, чтобы так все и оставить. Или снять кино об одиноком человеке с красными пейсами в огромном мире. Но если я сейчас выпущу "Вечного жида", люди подумают только об одном — о жидомасонстве, о человеке, у которого под ногами весь земной шар. А мое тело сейчас не хочет делать грустные, страдальческие вещи. И так ведь кризис, грусть витает в воздухе. "Арлекин" нас всех вылечит, пока солнце не выплывает из-за облаков.
Инородное растение
 Театр Derevo был основан в 1988 году в Ленинграде. Основатель и лидер группы Антон Адасинский к тому времени успел поработать в труппе Вячеслава Полунина "Лицедеи", поиграть в рок-группе "Авиа" и отметиться в акциях "Поп-механики" Сергея Курехина. Derevo появилось на волне ленинградского театрального авангарда конца 1980-х — начала 1990-х вместе с Русским инженерным театром АХЕ, "Фарсами" Виктора Крамера и Формальным театром Андрея Могучего. С начала 1990-х Derevo обитает в Европе, в настоящее время штаб-квартира театра базируется в Дрездене. В 2001 году Антон Адасинский исполнил роль Дроссельмейера в балете "Щелкунчик" Мариинского театра (постановка Михаила Шемякина). Пластический язык бессловесных спектаклей Derevo синтезируют элементы классической пантомимы, клоунады и японского театра буто. Проходящие по ведомству то ли современного танца, то ли физического театра постановки Антона Адасинского лишены драматургической основы, внятного сюжета и строгой композиции. Ядром спектаклей становятся подчеркнуто архетипические и вневременные сюжеты и ситуации, от сотворения мира ("Кетцаль") до любовного треугольника ("Однажды"). Святым для русского театра психологизмом Derevo никогда не увлекалось, делая ставку на внешний эффект, эпатирующий жест и вызывающую телесность. Начиная с "Всадника" (1992) главными героями представлений Derevo становились раздетые донага бритоголовые полувзрослые-полудети, андрогины без роду и племени с густо загримированными лицами и рахитично-натренированными телами. Традиция создавать новые спектакли из череды коллективных этюдов-импровизаций узаконилась со времен "Однажды..." (1997) — сюиты лирических скетчей, варьирующих тему любовного треугольника с интонациями трогательной пост-"лицедейской" клоунады. На элегической заводи "Островов" (2002) человеческие тела покачивались чайками, в родившемся после путешествия по Мексике психоделическом "Кетцале" (2004) прямоходящим приходится изображать зародышей и головастиков, танцуя по разлитой на сцене воде. В 1998 году Derevo первым из российских компаний получил престижный "Fringe First", главный приз Эдинбургского театрального фестиваля Fringe. Derevo — неоднократный номинант и лауреат национальной театральной премии "Золотая маска" и один из самых известных за рубежом российских театральных коллективов. |