Выставка примитив
В галерее "Проун" на "Винзаводе" открылась выставка украинского художника-самоучки Панаса Ярмоленко (1886-1953), включенная в параллельную программу VI фестиваля "Мода и стиль в фотографии". Портретами переяславского самородка из коллекций Лидии Лыхач, киевской галереи "Родовид" и украинского центра народной культуры "Музей Ивана Гончара" восхищалась АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
Крестьянские портреты в "Проуне" повешены так, как они висели когда-то в хатах села Малая Каратуль близь Переяслава-Хмельницкого, где их сравнительно недавно отыскали энтузиасты украинского народного искусства: в обрамлении вышитых рушников, рядом с парадными семейными фотографиями. С таких снимков Панас Ярмоленко зачастую и перерисовывал своих героев, перенося их с убогого задника бродячих фотографов в бесконечно счастливую деревенскую идиллию.
Переяславский Пиросмани мог писать по-всякому — на вкус заказчика. Мог весьма торжественно, как в "Портрете мужчины" 1934 года. Неизвестный изображен в полный рост (плохо дававшиеся живописцу ступни остроумно спрятаны за камушек), в лучшем костюме, с палочкой, на фоне разнообразного пейзажа: слева — рощица, речка, водопадиком впадающая в озеро, справа — улица с белеными хатами и свечками пирамидальных тополей. Мог лирично, как в "Портрете Василя Кравченко" 1944 года. Вдохновенный товарищ Кравченко, слегка смахивающий на Даниила Хармса, усажен за стол (на столе — скатерка и два горшочка с геранью по бокам — для симметрии) и пишет что-то в толстой тетради, а за его спиной — хаты, березки и лебеди в пруду.
Панас Ярмоленко был в своей родной Малой Каратули и соседних с ней селах Переяславщины портретист номер один, прямо как его фламандский коллега Ван Дейк при английском дворе. У него, как и у Ван Дейка, имелся шаблон на любой случай: для чернобровых красавиц в венках и монистах, для кавалеров в солдатских гимнастерках, для молодоженов на фоне церкви, для рассевшихся за накрытым столом супругов, для большого семейства в саду под цветущими яблонями, для одинокого курильщика папирос. У него был заготовлен целый арсенал надлежащих атрибутов: красавицам — букетик в руки, детишкам — корзинку с яблоками, семейству — арбуз и блюдо вишен на стол. И хотя он служил не при дворе Карла I, а в колхозе имени Ватутина, берясь за холст и краски в свободное от пахоты время, выглядят его модели не менее величественно, чем вандейковские фрейлины и лорды.
Потому что все эти Кондраты и Параски тоже писаны для вечности, празднично-торжественно, с ритуальной серьезностью — так, как не сможет ни один фотограф. С этого приподнятого, "парсунного" тона Панас Ярмоленко не сбивается ни в портретах своих многочисленных родственников, ни в портрете жены, красавицы Ульяны. Разве что образ матери, Галки Ярмоленко, как-то выпадает из всех портретных схем.
Каталожная статья сообщает нам, что пик творческой активности Панаса Ярмоленко приходится на 1932-1945 годы. То есть весь этот праздник жизни с цветущими невестами, геранями и вишнями приходится на голодоморы, 1937 год, войну и оккупацию. Когда это осознаешь, начинаешь понимать, что и "Кубанские казаки" — глубоко правдивый фильм. Не в том смысле, что на селе все было хорошо, а голодоморы и 1937 год — это гнусные измышления либералов. А в том, что режиссер Пырьев — это наш советский Гомер, переложивший на киноязык вечный крестьянский миф о счастье и благоденствии. Миф врать не может.