Книги с Лизой Биргер

"Сораспятье"

Вениамин Блаженный

М.: Время, 2009

Вышедшая в издательстве "Время" книга стихов Вениамина Блаженного (1921-1999) "Сораспятье" точно воспроизводит составленную им самим книгу, вышедшую в 1995-м в чуть ли не специально для такого случая созданном издательстве "Итекс-олегран" и давно исчезнувшую из продажи.

Настоящая фамилия Блаженного — Айзенштадт. Он родился в 1921 году в местечке Копысь под Оршей, некогда — одном из центров хасидизма; окончил один курс пединститута, в эвакуации работал учителем истории, после войны — чертежником, переплетчиком, фотографом-лаборантом в инвалидной артели. Жил в Минске. Арсений Тарковский, Александр Межиров, Виктор Шкловский восторженно отзывались о его стихах (эти отзывы приведены в книге), но помочь с публикацией не могли. Впервые его стихи были напечатаны в 1982 году. Умер он в 1999-м. В Минске Блаженный считался сумасшедшим, блаженным, регулярно попадал в психбольницу (которую в одном стихотворении он назвал "Дом обреченно-робких").

Поэзия Блаженного — поэзия постоянных, почти неподвижных, бесконечно повторяющихся тем: неистовые обвинения богу-отцу ("Мой дом везде, где побывала боль,/ Где даже мошка мертвая кричала/ Разнузданному Господу: — Доколь?../ Но Бог-палач все начинал сначала"); такое же неистовое сострадание богу-сыну ("Я видел, как Христа лобзал распятый голубь:/ '-- И я, Христос, и ты --/ Мы оба — хлеб ржаной господнего помола,/ Хлеб нищей высоты'"); мучения и гибель беззащитных и бессловесных существ ("Дети, умирающие в детстве,/ Умирают в образе зайчат/ И они, как в бубен, в поднебесье/ Маленькими ручками стучат./ 'Господи, на нас не видны раны/ И плетей на нас не виден след:/ Подари нам в небе барабаны,/ Будем барабанить на весь свет'"); картины загробного мира ("Пора, пора и нам туда, где постояльцы/ Сидят лицом к лицу, как птицы на лугу,/ И на сухих губах сухие держат пальцы --/ Ни звука, мой дружок, ни звука, ни гугу"). Эти темы складываются в цельное мироощущение, с самого возникновения христианства составлявшее одну из его постоянных крайностей (в интересном послесловии Кирилл Анкудинов очень кстати вспоминает о гностиках).

В этом томе стихов легко отыскать прекрасные строки, пассажи и целые стихотворения. Например: "Рассудку вопреки, я жил в огне и громе/ И грыз свой черствый мозг, как хлеб с сухой руки,/ Когда вокруг меня горели стены в доме/ И пламенел рассвет — рассудку вопреки" или "Только бы видеть, как голубь — согбенная птаха --/ Господа кормит своею повинною кровью/ И как темнеет у Бога от крови рубаха:/ Сыт он и пьян, утолен голубиной любовью" или (обращение к душе) "А может — может быть, зеваешь на окошке/ И лапкой моешь рот,/ Божественная тварь, задумчивая кошка,/ Вся хорошея от зевот".

Но по отношению к поэзии Блаженного такой подход, обычный подход ценителей искусства, был бы неправилен, потому что его целью не были "звучно-прекрасные стихи". Дело не в том, что тут мало искусства, а в том, что оно играет подчиненную роль. Как сказано в одном его стихотворении: "Не зовите стихами мои исступленные строчки,/ Ведь стихи сочиняют поэты в домашней тиши,/ Я же руки просунул сквозь прутья своей одиночки/ И зову вас на помощь великою болью души". Для самого Блаженного все эти сюжеты и картины были не фигурами речи и воображения, а попросту реальностью. Для этой реальности поэзия служит только внешним носителем, оболочкой. У Блаженного зазор между содержанием и формой тонок, почти невидим, но тем не менее так же непреодолим, как между словами и музыкой баптистского гимна, где благочестивые тексты положены на мелодии популярных песен.

Мы привыкли слова "визионерство", "подлинный опыт", "глубокие пласты психики" применительно к поэзии произносить как похвалу, и, наоборот — слова "всего лишь литература" мы говорим в осуждение. Но чтение стихов Блаженного напоминает нам об одной простой вещи: и визионерство, и подлинность, и глубина, и вообще "нелитературность" нам нужны только как эффекты самой литературы, как расширение ее границ. А когда в стихах мы действительно встречаем голую чужую психику, не косвенные признаки ее присутствия, не сдвиги и мерцание традиционных клише, а ее саму — то нам делается нехорошо. Нехорошо оттого, что и мертвых детей-зайчат, и душу-кошку, и мертвецов с сухими пальцами на сухих губах Блаженный не придумал, а увидел — оттого, что это не игра слов и воображения, а подлинный опыт. Этот опыт тягостен для нас не своей мучительностью, а своей подлинностью, в нем нет той невесомой, ненасильственной условности, которая собственно и делает искусство такой драгоценной — незаменимой — вещью.

Читать эти стихи тягостно, а не знать их было бы обидно — и потому хочется воображать стихи Блаженного стихами какого-нибудь литературного персонажа — "Школы для дураков" Саши Соколова или "Истории моего современника" Короленко,— чтобы их облекала какая-то обволакивающая, обезвреживающая их ткань чужого искусства. Может быть, с течением времени ее смогут образовать тексты, написанные с учетом стихов Блаженного, вслед за ними и поверх них.

"Как"

Али Смит

М.: Флюид, 2009

Али Смит обладает репутацией писательницы, во всех романах которой так или иначе обыгрывается тема однополой любви. При этом лесби-иконой, как практически в полном объеме переведенная на русский язык Сара Уотерс, Смит в Англии не считается: однополая любовь — не ядро ее романов, а этакий скелет в шкафу, на который вдобавок в решающий момент можно все свалить. Вот и в романе "Как" (1997) — всего одна любовная сцена, потому что книжка совсем не об этом.

Роман разделен на две части: "Эми" и "Эш". Эми — о матери-одиночке, девочке из хорошей английской семьи, которая со своей девятилетней дочкой Кейт все время переезжает с места на место, от кого-то или чего-то убегая. После рождения дочери Эми разучилась читать, но однажды ей удается прочитать слово "Везувий" и тогда она едет в Помпеи. Ее явно тянет к огню и пепелищу, часть первая заканчивается на том, что Эми с дочерью встречает Рождество, сжигая на пустом шотландском пляже свои школьные дневники. Дальше начинается часть вторая, в которой Эш, университетская подружка Эми, рассказывает историю сжигавшей ее в юношеские годы любви.

Несмотря на то что в романе есть довольно жестко выстроенный сюжет с подчиненной ему системой метафор, этот сюжет, скорее, мешает. В Англии еще больше, чем романы Смит, популярны ее рассказы, и все лучшее, что есть в этом романе, идеально для короткой формы. Потому что это книга о потерянных словах, об Эми, которая придумывает истории, потому что больше не может читать их сама, о ее дочери, которая сохраняет эти слова и все время играет в словесные игры, придумывает каламбуры, и о хрупких отношениях между ними. Все это чудесно умещается в первые 20 страниц, в крайнем случае, в 150, все остальное — лишняя, слегка раздражающая попытка объяснить необъяснимое.

"Полет бабочек"

Рейчел Кинг

М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2009

Рейчел Кинг родилась в семье одного из ведущих новозеландских писателей и его издательницы и поначалу совершенно не собиралась идти по стопам отца. Искусствовед по образованию, она семь лет вела передачи про искусство на радио, прежде чем решила написать роман о бабочках. Кинг прошла семинар по creative writing и несколько лет изучала лепидоптерологию и историю Англии. Получившийся роман составил очень неплохой дебют, хотя и являет собой прекрасный образчик того, как писателями становятся: три прочитанные книжки по энтомологии плюс одна по истории, плюс литературный семинар вместе дают готовый бестселлер. Неизвестно, учат ли этому на семинаре, но в этой книге, задуманной как образцовый триллер в духе начала XX века, есть заход в пугливый XXI век с его глубоким страхом перед первобытным третьим миром.

Начало ХХ века. Томас Эдгар отправляется в джунгли Амазонки в поисках возможно несуществующей бабочки с цветными асимметричными крыльями. Несколько лет спустя он возвращается домой к жене изможденным и больным и ничего не говорит. Жена начинает расследование, узнавая путь экспедиции от более или менее цивилизованных уголков Бразилии в страшную глушь, где водятся самые удивительные образцы флоры и фауны и фактически в рабстве трудятся местные индейцы.

Погоня за бабочками в джунглях как синоним цивилизационного кризиса — не такая уж новая идея. Вспоминается, например, рассказ Александра Беляева "Мертвая бабочка" о том, как человек погнался за редкой бабочкой и так и остался в джунглях навсегда. Кинг в общем-то о том же: скучная Англия — оплот цивилизации, веселая Бразилия — наоборот, и человек, который там, далеко, пытается что-то найти, сталкивается с вещами, слишком страшными для его хрупкой психики. Ведь все, что на самом деле этому человеку нужно — это сидеть с любимой женой на файв о`клоке и вежливо приподнимать котелок, встречая знакомых на прогулке в парке.