По этому музею меня вели два человека: профессор Сергей Иллариошкин и член-корреспондент Академии медицинских наук Ирина Боголепова. Мне никогда не удавалось совершить экскурсию по какому-нибудь музею в таком высоком сопровождении. При этом Ирина Николаевна рассказывала нечто сугубо научное, а Сергей Николаевич восторгался устройством природы в целом и красотой отдельных экспонатов. Впрочем, делал он это тоже по-своему — с позиций заместителя директора Научного центра неврологии РАМН, которому теперь принадлежит музей. Раньше это был Институт мозга.
"От мозга птиц с их исключительно интенсивным развитием мозжечка и полосатого тела, позволяющего, например, соколу атаковать жертву на скорости до 300 км/ч, переходим к мозгу млекопитающих. В нашей коллекции представлены насекомоядные, грызуны, травоядные, хищники. Посмотрите, наблюдается увеличение мозга, образование на его поверхности борозд и извилин",— говорила Ирина Николаевна. Как млекопитающее, я испытал за это известную гордость. "А вот, смотрите, ежик,— вступал Сергей Николаевич.— Он хотя и млекопитающее, но мозг у него слабо развит. Очень. Отсюда происходит распространенное выражение "это ясно и ежу". Взгляните — ни борозд, ни извилин, практически ровная поверхность. Изумительно! Это и вам должно быть понятно!" Гордость прошла, я ощутил сродство с ежиком. Его, кстати, так препарировали, что он как бы старался засунуть свою вскрытую голову в верхний угол банки с формалином, пытаясь скрыть от зрителя, какой он балбес.
Это самый поразительный музей Москвы, который мне до сих пор удавалось увидеть. В нем есть дух тайны и ощущение, что если вы решили во всем дойти до самой сути, то вам как раз сюда. Он образовался из веры в чудо. В 1924 году, когда Ленин умер, Политбюро решило изучить его мозг и вызвало из Германии профессора Оскара Фогта. Он развернул исследования, а как их побочный продукт в 1928 году образовался институт и при нем музей, которым он и руководил до 1937 года, когда уехал. Не на Колыму, как можно было бы предположить, а вовсе даже в Швейцарию.
Надежды Политбюро были противоречивы. С одной стороны, они, конечно, были бы рады узнать от ученых, что мозг Ленина ничем не отличается от мозга обычного человека, то есть и от мозга товарищей Сталина, Молотова, Ворошилова и др., и, таким образом, не все потеряно. С другой — все же хотелось, чтобы этот иностранный профессор, немецкий консультант, как-то доказал, что Ленин был физиологически гениален. Что мозг его всесилен, потому что верно устроен.
Фогт, однако, ничего не утверждал. Он под это дело развернул исследования и подошел к порученному делу с немецкой дотошностью. Исследование мозга Ленина вели по трем направлениям: во-первых, в направлении антропогенеза (от гадов, в коллекции музея — осьминога, и до человека); во-вторых, в направлении онтогенеза (от эмбриона до человека); в-третьих, сравнительно-анатомически, то есть в сравнении с другими мозгами. Политбюро уважало науку и все это финансировало. В результате образовалась фантастическая коллекция препаратов исследования мозга вообще, а мозг Ленина — бог с ним. Этого мозга в музее нет, и говорить о нем не принято. Прямо совсем не принято, и не дай бог вам про это забыть.
Я забыл, мне напомнили в малоприятной форме. Если вы там окажетесь, советую вам держать эту мысль при себе так, чтобы никто не заметил. Они пока еще не научились читать, что у вас в мозгу, так что при себе держать можно без опаски. Так вот идея проследить происхождение мозга Ленина (как человека) от гадов показалась мне очень разумной (от кого же еще?), от эмбрионов — полной горькой иронии (ведь вот что может вырасти из обычного мальчика), а сравнительный отдел — назидательным: вот, наука показала, что в мозге Ленина ничего особенного не было.
Эти экспонаты завораживают. Они сделаны в разные годы: есть мозги начала 1930-х, надписанные характерным еще дореволюционным по происхождению почерком; есть 1930-1950-х, когда директором Института мозга вместо Фогта стал Семен Саркисов, а почерк сменился на чертежный, так что мозги стали напоминать детали каких-то заводских изделий; есть 1970-х, когда банки с формалином перестали запаивать сургучом, а вместо него появилась какая-то полупрозрачная эпоксидка.
Всем "препаратам" придавали какие-то эффектные позы, и ряд эмбрионов, демонстрирующих развитие мозга в возрасте одного, двух, трех, шести месяцев, выглядит как скульптуры святого Себастьяна, пронзенного поддерживающими его стрелами под разным углом и в разных ракурсах. В позе шестимесячного эмбриона есть что-то от 1940-х, от песни "Я милого узнаю по походке". Весь музей выглядит как тотальная инсталляция каких-то невероятно изощренных мастеров макабрического жанра, работающих с темой раны, надреза, наготы внутренних органов. Перед этим зрелищем пасует самый жесткий авангардист. Нужно представить себе этих людей, бредущих сюда, в бывший костел в переулке Обуха из общей квартиры в каком-нибудь 1948 году, чтобы сделать этот хищный надрез на черепе рыси, и заспиртовать ее, и запаять банку толстого стекла с этими характерными неровными округлениями старой медицинской посуды.
Но ведь они не художники, они не для красоты это делали. Они шли сюда, чтобы понять самое главное — как устроен, черт побери, этот мозг. Как это странное бесформенное тело, то ли гриб, то ли коралл, ухитряется хранить, запоминать, обрабатывать и порождать информацию. Это в общем-то музей тайны одного устройства, которая так и не разгадана, устройства, так безнадежно непохожего на все, что умеет делать человек — ни на компьютер, ни на машину, ни на что, — и так безнадежно хорошо работающего. Там на самом деле берет оторопь. Левое полушарие, правое, мозжечок — ведь правда, оно не просто так растет. Оно же думать умеет!
Но они тут много изучили. Там, в музее, есть один чудный экспонат — бюст человека с головой, размеченной на зоны "шишек" — френологический атлас. Мужчина, с усами, немец бисмарковского времени, чем-то, кстати, похожий на портреты профессора Фогта. Так вот, еще каких-то сто лет назад про мозг думали на уровне "черепословия", как называлась по-русски френология. Здесь, в этом институте в том числе, работали люди, которые придумали "архитектонику мозга", определили, какие его зоны отвечают за движение, слух, зрение, речь, эмоции, память, установили асимметрию полушарий. Нет, наверное, именно это поражает в музее сильнее всего.
Дело в том, что он сейчас как-то напоминает те 1920-е годы, когда был основан. Кажется, что Ленин умер вчера. Меня потому вели по музею член-корр. академии и зам. директора института, что музей этот закрыт и, кроме меня, этого вообще никто не может увидеть, так как все в ужасном состоянии. Нет, экспонаты живы, их не потеряли, не продали коллекционерам, но зал, в котором они находятся, кажется, только что пережил годы военного коммунизма, когда его годами не отапливали, он сырел и осыпался. И есть только энтузиасты-ученые, которые ходят среди всей этой разрухи и не очень понимают, почему все вокруг так, а главное — почему люди совсем не интересуются тем, что так интересно им, ведь они изучают самое главное!
И правда, почему? Была страна, которая изучала самое главное, а теперь это у нее прошло. Ведь это совершенно уникальный музей, такого нет нигде в мире, потому что больше нигде не было Ленина и никому не пришло в голову вот так изучать мозг. Мы это должны беречь как зеницу ока! Не идиотские выставки незнамо чего надо спонсировать — а вот это. Больше мы так не можем — ну, так давайте хотя бы сохраним.
Я даже думаю — они, конечно, академики, профессора, против всяких спекуляций. Но может им все-таки как-то пересмотреть позиции по Ленину? Знаете, в науке то, что вчера казалось спекуляцией, сегодня может оказаться и нет. И когда смотришь на всю эту экспозицию, ясно ведь, что здесь изучают феномен гениальности. Эй, кто-нибудь! У нас есть музей изучения того, как устроен мозг человека, способного совершить революцию! Если ему не помочь, сами понимаете, что будет! Это даже ежику понятно.
Переулок Обуха, 5. Закрыт для посещения на неопределенное время