«Пост великого вождя перейдет Попову»

55 лет назад, в марте 1954 года, посла СССР в Польше Георгия Попова отозвали в Москву и освободили от должности. Причем это было далеко не первое его смещение с поста. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, многие высокие руководители не могли простить бывшему московскому градоначальнику злоупотребления служебным положением в столичных целях.

"Наука, по которой нет никаких учебников"

Когда в конце жизни Георгий Попов рассказывал о причинах постигших его бед, он называл в числе виновников своих неоднократных освобождений от занимаемой должности Берию с Маленковым, Булганина и помощника Сталина — Александра Поскребышева. Но самым главным недругом он не без оснований считал Никиту Хрущева, о котором и сам отзывался крайне нелестно: "Тупой и наглый человек, не имеющий ни стыда, ни совести".

Взаимная неприязнь возникла в 1938 году, вскоре после того, как выпускника Промышленной академии Попова направили на работу в ЦК ВКП(б) инструктором отдела руководящих партийных органов, а затем избрали вторым секретарем Московского городского комитета (МГК) партии. В подобном карьерном взлете не было ничего странного. На исходе "большого террора" окончивших вузы коммунистов и коммунистов-старшекурсников сотнями направляли в ЦК, НКВД и Совнарком, чтобы заполнить массу образованных репрессиями вакансий.

Отдел, куда в июле 1938 года попал Георгий Попов, занимался главным образом подбором и назначением руководителей парторганов и промышленности. Однако в октябре 1938 года, после того как Попов усвоил азы новой работы, ему поручили особое задание — проверку кадров военной контрразведки, Особого отдела НКВД СССР. Результаты проверки потрясли проверяющего. Начальнику отдела Георгию Маленкову он доложил: "Это непорядок: НКВД и Управление кадров РККА следствиями, арестами рушат военные институты, работающие на оборону".

Попов не знал, что, проверяя Особый отдел, он сам проходит проверку на умение самостоятельно работать и соответствие новым требованиям к партийным кадрам. Но он мог понять это хотя бы по тому, что на его докладе присутствовали не отвечавшие за армию и НКВД люди — бывший глава московской парторганизации Хрущев, в январе 1938 года назначенный первым секретарем украинского ЦК, и секретарь Донецкого обкома Александр Щербаков. Сразу после окончания доклада они вместе с Маленковым перешли к вопросу о новом назначении Попова. Ему объяснили, что решено выдвинуть его вторым секретарем МГК, Щербакова — первым, а предложит московской партконференции их избрать Хрущев.

Хрущев не зря суетился вокруг своих преемников. Он, хотя и не входил в "тройку", выносившую приговоры "врагам народа", но имел к репрессиям самое непосредственное отношение. Именно он требовал увеличить Москве лимиты на аресты и расстрелы. Он же оставлял без рассмотрения многочисленные просьбы и жалобы о пересмотре безосновательных приговоров и исключений из партии. А всего за время его руководства московской парторганизацией было репрессировано более 55 тыс. коммунистов. Разбираться во всех этих делах Щербаков поручил Попову, как имевшему опыт подобной работы. Однако увиденные документы, даже после того, что он узнал в военной контрразведке, ужаснули Попова и всю его бригаду, созданную для проверки жалоб на приговоры, истязания и пытки. Они пересматривали по 30-40 дел в день, но работы оказалось столько, что ее пришлось продолжать многие месяцы. И не исключено, что Попов, не знакомый досконально с правилами аппаратной борьбы, делился своими впечатлениями о репрессиях и участии в них Хрущева с коллегами по МГК, тем самым нажив себе сильного и опасного врага.

Аппаратное искусство Попову приходилось изучать на ходу — на заседаниях, пленумах и съездах, о чем он сам на склоне дней вспоминал с явным удовольствием:

"Участие в работе XVIII съезда партии, а затем пленумов ЦК обогатило мои знания, я стал более конкретно представлять весь процесс образования руководящих органов партии. Я помню, как из старого состава ЦК подверглись критике Ежов, Литвинов (нарком иностранных дел.— "Власть") и некоторые другие. Критика и ответ на критику носили чрезвычайно острый характер. Я думал, что Ежов действительно мощный человек, а на самом деле он оказался маленького роста, с довольно жалким лицом. Наоборот, Литвинов защищался, как лев, дело доходило до взаимных оскорблений. Его полемика с Молотовым носила явно враждебный характер. Когда назвали фамилию Лозовского, его лицо покрылось крупными каплями пота. Но его тревога была преждевременной, он остался в составе ЦК. Мы, молодые, сидели затаив дыхание, мы проходили курс науки, по которой нет никаких учебников".

"Опять не поладили с министрами?"

Однако главной школой аппаратной жизни для Попова, как он считал сам, стало общение со Сталиным. О первой встрече с вождем он вспоминал:

"Выпуск авиамоторов задерживало отсутствие магнето, которые выпускал Московский завод автотракторного оборудования. Поскольку я как секретарь Московского городского комитета партии занимался промышленностью, главный нажим был сделан на меня. Я держался спокойно, в полемику не вступал, но, когда по ходу обсуждения надо было высказать свое мнение, четко и ясно изложил свою точку зрения... Я заявил И. В. Сталину, что МГК партии примет нужные меры и обеспечит авиамоторные заводы необходимым количеством магнето. Должен сказать, что для меня это было "боевым крещением", так как сталинский нажим надо было уметь выдержать, а слово, данное Сталину,— сдержать. Он вообще был требовательным, а здесь дело касалось обороны страны. После беседы я первым вышел из кабинета и пешком пошел в МК партии. На улице Куйбышева меня нагнал нарком авиапромышленности Шахурин, и мы пошли вместе. Он передал разговор, который был уже без меня. Сталин сказал: "А Попов знает дело". Видимо, я держался правильно, когда, излагая свою точку зрения на вопросы, не вступал в полемику".

Судя по воспоминаниям Попова, он относился к Сталину с искренним восхищением:

"Через два месяца меня снова пригласили к Сталину,— вспоминал Попов,— в его загородную резиденцию около Кунцева. Мы собрались предварительно в ЦК у Маленкова. В одну машину сели Жданов, Маленков, Щербаков, затем они заехали за Берия в НКВД, а на другой машине поехали Вознесенский, Шахурин и я. Мы быстро промчались по Кутузовскому проспекту, а затем по загородному шоссе к сосновой роще, в глубине которой находилась дача Сталина... Беседа продолжалось с 11 часов вечера до 6 часов утра... Обращаясь ко мне, Сталин сказал: "Займитесь теперь авиамоторами, нам крайне необходимы скоростные истребители и штурмовики". Впервые я видел И. В. Сталина не в официальной обстановке. Он встал, подошел к радиоле и стал выбирать пластинки. Те пластинки, которые ему нравились, он отмечал красным крестиком — это был его условный знак. Он поставил одну из пластинок с ритмичной музыкой. В зале стоял рояль, и была гармошка. За рояль сел А. А. Жданов, затем взял гармошку и стал играть "барыню". Чувствовали себя все непринужденно. Я подошел к И. В. Сталину, налил ему и себе небольшие рюмки грузинского вина и, чокнувшись, выпил за его здоровье. Я напомнил ему, что он меня прошлый раз здорово пилил, а он в ответ улыбнулся и сказал: "Такая уж у нас профессия"".

Сталинскую науку Попов без промедления начал применять на практике. На кого-то нажимал, кого-то пилил, чтобы достичь самого главного — результата. В свою очередь, Сталин высоко ценил способного ученика, выполнявшего все его поручения и до, и во время, и после войны. Как вспоминал Попов, Сталин иногда любил, посадив его в свою машину, вместе проехать по Москве, обсудить озеленение города и различные проблемы жизни столицы, которую вождь считал лицом страны. Когда в 1945 году умер Щербаков, у Сталина даже не возникло вопроса о том, кто должен стать первым секретарем Московского городского и областного комитетов партии. И его любимец Попов поднялся на следующую ступень партийной иерархии.

Попов вспоминал, что Сталин нередко принимал его сторону во время споров с членами Политбюро, например, во время обсуждения вопроса о квартплате. После широко разрекламированного снижения цен 1947 года (см. прошлый номер "Власти") без лишнего шума подняли тарифы на проезд почти на всех видах транспорта и плату за электричество. А затем советское правительство решило увеличить вдвое квартплату. Молотов аргументировал свою позицию тем, что в структуре расходов советских людей плата за жилье составляет 8-10%, а на Западе — не меньше 30%. Попов взвился и начал доказывать, что у нас многие люди живут в старых бараках, и поднимать плату за них значит дискредитировать партию и государство. Кроме того, любое увеличение квартплаты приведет к снижению и без того невысокого уровня жизни и недовольству трудящихся. Аргументы Попова показались Сталину достаточно весомыми, и, к огромному неудовольствию Молотова, вопрос был снят с обсуждения. Так московский градоначальник пополнил ряды своих недругов, количество которых постоянно росло.

Кроме расположения Сталина Попов обладал еще одним мощным преимуществом в аппаратной борьбе — своим особым положением в вертикали власти. Каждое союзное министерство имело партийную организацию, подведомственную районному комитету партии, на территории которого находилось учреждение, а райкомы выполняли указания МГК, т. е. Попова. Так что министры, находившиеся в прямом подчинении лишь у председателя правительства Сталина и Политбюро, были вынуждены также подчиняться приказаниям Попова. В одних случаях, например в производстве сверхплановой техники для колхозов Московской области, министры соглашались с Поповым и давали соответствующие указания подведомственным предприятиям. Но в других, особенно когда дело касалось строительства, сопротивлялись его давлению изо всех сил.

В послевоенные годы главным советским дефицитом оставалась жилплощадь. И каждое ведомство и предприятие выбивало фонды на стройматериалы и оплату строителей, чтобы построить дома для своих сотрудников. Попов же настаивал на том, чтобы все фонды и средства на строительство жилья в Москве были переданы властям города, которые бы потом его распределяли. Естественно, это совершенно не устраивало министров, и они с помощью курировавших отрасли членов Политбюро отбивали все атаки Попова.

Столичный градоначальник решил отыграться во время намеченного Сталиным строительства в Москве первых высотных зданий. Все высотки собиралось построить силами заключенных МВД СССР, но Попов категорически возражал против ввоза в столицу огромного контингента лагерников и требовал, чтобы высотки строились силами московских рабочих. Конечно, спорщики пытались перетянуть Сталина на свою сторону, но отец всех народов принял о строительстве первых высоток компромиссное решение. Главное здание МГУ и дом на Котельнической набережной он поручил МВД, Министерству путей сообщения (МПС) — высотку для него же у Красных ворот, Министерству строительства предприятий тяжелой индустрии — дом на площади Восстания, Министерству авиационной промышленности — гостиницу "Украина". Попова же Сталин обязал контролировать строительство высотных зданий.

Однако компромисса не получилось. Через год после начала строек, в апреле 1947 года, Попов поручил министру госконтроля Льву Мехлису проверить расходование средств на высотных стройках, и выяснилось, что в МПС уже разворовано 5,5 млн рублей. Через некоторое время министра путей сообщения Ивана Ковалева сняли с должности. Затем Попов проверил эффективность использования сил и средств на строительстве МГУ. Как оказалось, из числившихся на стройке семи тысяч человек на стройплощадке работало менее трех. Остальные занимались учетом, бухгалтерией и охраной заключенных. В итоге начальнику Главпромстроя МВД Александру Комаровскому пришлось согласиться на замену части заключенных вольнонаемными строителями.

Попов не оставлял министров, не исполнявших его указания, в покое и на городских партконференциях. Так, в феврале 1949 года он выступил с резкой критикой министра внутренних дел СССР Сергея Круглова, чьи строители сорвали ввод в строй водопроводной станции: "Вы поставили на 500-миллионный объем финансирования руководителем не специалиста, а оперативного работника, так как все лучшие кадры переводите на строительство Волго-Донского канала".

Кто-то из министров соглашался с критикой, кто-то жаловался. Однако Сталин явно начал уставать от конфликта министров и Попова. Когда столичный градоначальник в очередной раз попросился на прием, вождь встретился с ним и спросил: "Ну ладно, чем обеспокоены? Опять не поладили с министрами? Опять двинулись на Комаровского?"

"Действия Попова прямо-таки сомнительные"

Изменение отношения вождя к Попову незамедлительно почувствовали его недруги из Политбюро. И вскоре на столичного руководителя началась атака по всем правилам аппаратного искусства. В январе 1949 года на объединенном пленуме Московских городского и областного комитетов ВКП(б) выступил слушатель Московской партшколы К. Макаров, который всегда считался приближенным Хрущева. Он говорил о зажиме критики, излишнем афишировании успехов, а также о том, что все вопросы в московской парторганизации решаются не всеми коммунистами, а лишь узким кругом соратников Попова. Собственно, все так и было. Управление Москвой ничем, кроме масштабов, не отличалось от управления страной. Попов возражал, напоминая, что Макаров — давно отошедший от столичных дел человек, уехавший на Украину с Хрущевым, но это уже не имело значения. Информация о недовольстве московских коммунистов своим руководителем легла на стол Сталина.

Затем произошла история с электрокомбайном, который Попов построил испытанным методом нажима на министров и предприятия и собирался преподнести Сталину на грядущее семидесятилетие. Его соратники поторопились сообщить об отличных результатах испытаний корреспонденту "Правды", и в вышедшей статье читателям сообщалось, что комбайн создан по указанию МГК. И получилось, что всей стране сообщили, что Московский горком в обход председателя Совнаркома Сталина дает распоряжения предприятиям союзного подчинения. Чтобы подобный опыт не стали копировать в других регионах, Сталин наказал Попова и его соратников, а комбайн уничтожили.

После этого в ЦК и правительство пошел поток писем трудящихся, обвиняющих Попова во всех смертных грехах, включая планы захвата власти в стране, подобно тем, в подготовке которых обвинялись арестованные "ленинградцы" — секретарь ЦК Алексей Кузнецов, председатель Госплана Вознесенский и их соратники (подробнее см. "Власть" N 38 за 2000 год). В одном из таких посланий, которое дошло до самого Сталина, говорилось:

"Действия Попова прямо-таки сомнительные. Будучи одержим манией вождизма, его одолевает мысль в будущем стать лидером нашей партии и народа. Ленивый по природе, безграмотный в ленинизме, он избрал иной путь — путь насаждения на ответственные участки людей, беспредельно преданных ему, но не нашей партии. О чем говорят хотя бы такие общеизвестные факты: на банкете по случаю 800-летия Москвы один из подхалимов поднял тост: "За будущего вождя нашей партии Георгия Михайловича". Присутствующий Попов пропустил мимо ушей и будто согласился с прогнозом. Тогда как нужно было одернуть дурака или после обсудить о его партийности. Всех работников МК и Моссовета, выдвинутых т. Щербаковым, Попов разогнал до единого и выдвинул своих, совершенно недостойных, прогоревших, но спасенных Поповым. Фаворитка врага народа Пригульского (бывшего директора завода им. Ильича) — Козлова Олимпиада, работая секретарем Замоскворецкого райкома партии, обставила себе квартиру немецкими трофеями, которые доставлял Пригульский из Германии. На райконференции Козлову разоблачили и с треском выпроводили. Попов же подобрал ее и выдвинул в секретари МК ВКП(б). Кстати, ввел ее в свой гарем... Политически безграмотный человек Фирюбин, лизавший пятки Попову, был выдвинут на пост секретаря городского комитета партии. Славивший Попова в московской печати редактор "Московского большевика" Губин посажен редактором "Известий". В Армению послан подхалим Попова Логосов, в Калугу — Панов и так далее. Словом, Попов расставляет свои кадры везде, где может, с тем чтобы в удобный момент взять баранку руля страны в свои руки. Таким образом, Попов соревновался с ленинградцами в расстановке "своих" людей. Шла подготовка почвы к захвату лидерства. В Москве начали поговаривать, что Попову дорога расчищена на этом пути. В кругах МК открыто говорят, что за плечами Попова т. Сталин и что пост великого вождя перейдет Попову. Широкие круги московских коммунистов, зная темные и грязные дела Попова, с тревогой следят, какие шаги еще примет Попов. Если Попову удадутся его планы, это будет трагедией для советского народа".

Несмотря на то что письмо оказалось анонимным, а обвинения — бездоказательными, Сталин приказал создать комиссию по проверке деятельности Попова. А затем Политбюро приняло решение об освобождении его от всех постов, включая должность секретаря ЦК ВКП(б), которую тот получил, когда еще был в милости у вождя.

Как водится, за этим последовало покаяние Попова на пленуме московского обкома и горкома. Он признал, что зажимал критику, пытался руководить министерствами, бывал груб с министрами и занимался хозяйством в ущерб идеологическим и партийным вопросам. Но тут же объяснил присутствующим, что ни в какой антигосударственной деятельности его, в отличие от "ленинградцев", не обвиняют:

"Товарищи, Центральный Комитет партии совершенно справедливо делает упрек, и мне т. Сталин лично сказал, что у меня хозяйственный уклон в работе. Он сказал: "У вас хозяйственный уклон". В чем тут дело? Дело, конечно, товарищи, заключается в том, что надо, как т. Сталин выразился, понимать душу партийной работы. Вот этого понимания души партийной работы не было в достаточной мере".

Снятого с работы Попова вскоре включили в круг его бывших злейших врагов — министров, поставив во главе Министерства городского строительства СССР. Однако вскоре министерство расформировали, и в 1951 году Попова назначили директором авиационного завода в Куйбышеве. Казалось бы, его карьеру можно было считать завершенной, но в 1953 году после смерти Сталина Хрущев вызвал его в Москву.

"Допустил политические ошибки и неправильные действия"

Во время встречи Хрущев, как вспоминал Попов, неожиданно предложил ему поехать послом в Польшу, хотя весь предыдущий опыт работы Попова доказывал, что он и дипломатия практически несовместимы. Можно предположить, что, отправляя Попова на заведомый провал, "дорогой Никита Сергеевич" хотел устранить потенциального конкурента и убрать с политической сцены человека, видимо, больше всех осведомленного о личном участии Хрущева в репрессиях.

Как ни странно, Попов довольно долго не давал повода для громкой отставки и отправки в политическое небытие. В Варшаве у него произошел конфликт с иранским посланником. Вновь прибывший посол по протоколу должен был приехать к коллегам, чтобы представиться. Но иранец находился ниже по классу, чем советский посол, так что по другим правилам должен был первым явиться для знакомства со старшим по дипломатическому званию. Конфликт удалось разрешить, но Хрущев взял его на заметку. Однако с польским руководителем Болеславом Берутом, таким же убежденным сталинистом, как и он сам, Попов быстро нашел общий язык.

Однако быть просто наблюдателем и ретранслятором пожеланий польского руководства в Москву и указаний Москвы полякам Попов по природе своей не мог. Под сенью маленького культа личности Берута в польской элите шла война двух группировок, отказаться от участия в которой Попов не захотел, да и вряд ли смог бы. Посол в докладе в Москву цитировал высказывания председателя Государственного совета Польши Александра Завадского о его политических недругах:

"Для меня совершенно ясно, что группа в лице Бермана, Замбровского и Минца захватила в свои руки фактическое руководство ПОРП и умело отодвигает Берута на задний план. У меня нет оснований выражать им политическое недоверие. Они, безусловно, умные и способные люди, но многим полякам, в том числе и мне, бросается в глаза их исключительная спайка, солидарность и единомыслие при решении любых вопросов в ЦК и правительстве. Я считаю, что засилье евреев в партийных и государственных органах Польши является серьезной политической проблемой. В Политбюро ЦК партии (Берман, Замбровский, Минц), в основных министерствах, в отдельных воеводских комитетах, политическом аппарате армии и партийном аппарате руководящие посты занимают евреи. Неужели в Польше нет поляков? На эту тему я пытался разговаривать с Берутом, но, как мне кажется, он не осознает полностью опасности такого положения. Как мне известно, отдельные наши руководящие работники (Юзвяк, Охаб) также озабочены этим, но говорить об этом вслух не хотят".

Сам Попов придерживался совершенно того же мнения.

"Одним из вопросов, которым интересовалось наше посольство, был вопрос о руководящих деятелях партии и правительства. Надо сказать, что вторым человеком после Б. Берута стал Якуб Берман. Его брат, сионист, эмигрировал в Израиль. В руках Якуба Бермана, как члена Политбюро и секретаря ЦК, были сосредоточены ключевые позиции: Центральный Комитет, внешняя политика и государственная безопасность. Такая концентрация наиболее важных вопросов государства в одних руках всегда чревата опасностями... В своей информации я обращал внимание тогдашних руководителей ЦК КПСС на фигуру Якуба Бермана".

Берут склонялся к тому, чтобы по совету посла избавиться от набравшего большую силу второго человека в партии. Но Хрущев неожиданно затеял совершенно иную игру. Попов, чтобы убедить Москву снять Берута, переправил в ЦК письмо советского полковника Червинских, служившего советником в Войске польском. Там тоже говорилось про Бермана, еврейское засилье, а также антисоветский настрой и пьянство польских офицеров. Когда в декабре 1953 года Берут приехал в СССР, во время переговоров Булганин прочел ему письмо Червинских, не говоря о том, кто был его автором. По антибермановскому настрою Берут решил, что письмо писал Попов, и страшно обиделся на посла. Мол, Берман Берманом, а армию трогать не стоило. И в свою очередь, пожаловался на вмешательство Попова в польские внутрипартийные дела. Чего, собственно, и добивался Хрущев. В марте 1954 года последовало решение Президиума ЦК КПСС, в котором говорилось:

"ЦК КПСС устанавливает, что т. Попов Г. М. на посту посла СССР в Польше допустил политические ошибки и неправильные действия. Тов. Попов нарушил указания ЦК КПСС и Советского правительства о недопустимости какого-либо вмешательства послов СССР во внутренние дела народно-демократических стран и пытался взять на себя функции контроля за деятельностью ЦК ПОРП и Польского правительства. Тов. Попов, не имея на то никаких полномочий, позволил себе в беседах с т. Берутом произвольное и неправильное толкование тех советов, которые ЦК КПСС давал ЦК ПОРП по вопросам государственного и партийного строительства. Тов. Попов в ряде вопросов тенденциозно подходил к оценке внутриполитического положения в Польше и деятельности ее руководящих партийных и государственных органов, допуская высокомерное отношение к польским товарищам. Поведение тов. Попова является политически неправильным и могло нанести серьезный ущерб советско-польским отношениям".

Отставленный от должности посол затем работал в Минавиапроме, а позднее руководил заводом. В 1964 году он выступил на совещании в Москве, Хрущев вспомнил о его существовании и приказал немедленно отправить Попова на пенсию. Оставшись не у дел, бывший столичный градоначальник писал воспоминания, где доказывал, что заботился о москвичах и Москве. И это было чистой правдой. Ведь, борясь с министрами, он злоупотреблял партийной властью не в личных, а исключительно в столичных целях.