Премьера музыка
В московском зале Чайковского исполнили "Мессию" Георга Фридриха Генделя. Знаменитая оратория впервые в российской истории ее исполнения прозвучала по стандартам аутентичной традиции: над этим потрудились четверка заграничных певцов, Кельнский камерный хор и оркестр старинных инструментов Collegium Cartusianum под управлением дирижера Петера Ноймана. Результат, как показалось СЕРГЕЮ Ъ-ХОДНЕВУ, вышел поучительной удачей.
Авторитетный специалист по барочному ораториальному репертуару — Петер Нойман уже приезжал в Москву вместе со своим Collegium Cartusianum и Кельнским камерным хором исполнять "Страсти по Иоанну" Баха. По сравнению с теми "Страстями", включенными в программу одного из прошлых Пасхальных фестивалей, теперешний "Мессия" мог в итоге показаться исполненным более воодушевленно. Вплоть до совсем уж внешних моментов: Петер Нойман помогал себе дирижировать родом экстатической пляски на подиуме.
Если всерьез, то "Мессия" — одно из центральных произведений европейского XVIII века и одна из самых цельных и сильных вещей у Генделя, 250-летие со дня смерти которого отмечается в этом году. Нашей же филармонической публике оно едва знакомо, его исполняют (особенно по сравнению хотя бы с баховскими пассионами) в столичных залах смехотворно редко. Теперь мы наконец-то получили "Мессию" тщательной и солидной европейской выделки, но приятен не только сам этот факт. Признаться, перед концертом думалось о том, что, учитывая слабое знакомство публики с аутентичным Генделем вообще, можно было бы пойти на какой-нибудь не очень стыдный компромисс. Например, исполнить ораторию в аранжировке Моцарта, уважительно, но довольно ярко "раскрасившего" в свое время генделевскую партитуру — по меркам моцартовского времени суховатую.
Но оказалось, что никакие компромиссы и не нужны, что, напротив, именно при бескомпромиссности грандиозный генделевский опус может прирасти массой смыслов, образов и оттенков — от ликования до медитативной сосредоточенности, от громогласной скорби до скромного, очень частного по интонации прочтения библейской буквы. И при том не превратиться в тяжеловесно поворачивающийся калейдоскоп с произвольно мелькающими картинками благочестивых "аффектов". Оказалось, что даже в масштабе зала Чайковского камерная команда старинных инструментов может звучать по-симфонически богато и красноречиво. Осмотрительные темпы Петера Ноймана казались почти что идеальными: вот разве что в первой части увертюры оркестр "побежал", хотя это с аутентичными трактовками оратории Генделя случается, во-первых, уж явно не впервой, а, во-вторых, скрипки с гобоями все-таки умудрились и здесь добавить чуточку украшений. К орнаментации и инструменталисты, и в особенности певцы прибегали вообще довольно уверенно, но всегда по делу. Даже над второстепенными на первый взгляд в смысле их музыкальной значимости фрагментами (скромно подводящие к ариям речитативы, средние части трехчастных арий, где подчас голос звучит с аккомпанементом одних только инструментов continuo) дирижер, солисты и инструменталисты колдовали, аккуратно подчеркивая каждую интонацию, но не теряя при этом взятого разбега. Каждую их трех частей оратории отыграли буквально на одном дыхании, так рассчитав все до движений хора и солистов, чтобы между номерами не возникало никакого зазора, никакой возможности рассредоточиться.
С певцами исполнению особенно повезло: такой состав украсил бы самую образцово-показательную запись "Мессии". Двое из солистов были достаточно знамениты для того, чтобы на предъявленную маэстрию можно было рассчитывать и заранее,— это баритон Питер Харви с не очень большим, но импозантным голосом и безукоризненной по стилю манерой и Хилари Саммерс, чей экстремально густой альт оказался на удивление подвижным и приспособленным к малейшим нюансам партии. Остальные двое оказались приятным открытием — норвежка Марита Сольберг со звучным и свежим серебристым сопрано и тенор Бенджамин Хьюлетт, запомнившийся красивым "британским" тембром, внимательной артикуляцией и отменной филировкой звука. Что главное, всем четверым (как и остальным участникам концерта), кажется, удалось точно передать самое удивительное и самое притягательное в "Мессии" — умение композитора говорить о самых выспренних вещах, пользуясь для этого всем, чем можно, от труб с литаврами до цитат из своих юношеских любовных дуэтов, но оставаясь при этом не грохочущим с кафедры проповедником, а живым, человечным и обаятельным собеседником.