В минувшее воскресенье отмечался Международный день детей, больных раком, и наши друзья из фонда "Подари жизнь" созвали пресс-конференцию по проблемам детской онкологии в России. Отрадно, что именно благотворительный фонд сумел представить журналистам не только руководителей Федерального центра детской гематологии, но и директора департамента развития медпомощи детям Минздравсоцразвития РФ Валентину Широкову. Такие встречи пока большая редкость. А с другой стороны, ничего нового мы не услышали. Разве что прозвучало вот это странное словосочетание: орфанные болезни и лекарства.
Термин "орфанные болезни" (болезни-сироты) впервые появился в США в 1983 году при принятии законодательного акта "Orphan Drug Act". Им определили 1600 редких болезней, причины возникновения которых и лечение были слабо изучены. В Европе к орфанным болезням относят врожденные и приобретенные заболевания, частота которых не превышает пяти случаев на 10 тыс. больных. Помощь таким больным часто затруднена из-за отсутствия методов лечения, а также лекарств, так как их разработка и производство не дают коммерческого успеха.
Среди орфанных болезней значатся и несколько видов рака, в их числе острые лимфобластные лейкозы. За четверть века мир серьезно продвинулся в борьбе с болезнями-сиротами. Действует директива Европарламента, согласно которой специально созданный в Лондоне комитет по орфанным продуктам (COMP) обязан в 90-дневный срок рассматривать досье на такие лекарства, а специальная комиссия — в 30-дневный срок принимать решение об их внедрении. К настоящему времени в Европе официальный статус орфанных лекарств (то есть средств борьбы против редких заболеваний) приобрели 450 препаратов. Европейское медицинское агентство (EMEA) теперь финансово поддерживает компании, занятые разработками таких новых препаратов.
Российская медицина тоже движется в нужном направлении, особенно с появлением системы так называемого дополнительного лекарственного обеспечения. Но вот скорость этого движения, как выяснилось на пресс-конференции, не устраивает никого, в том числе, похоже, и новую команду Минздравсоцразвития РФ. Больше всего на конференции говорили о двух проблемах: состоянии государственных квот на лечение детского рака и ввозе в страну орфанных лекарств. Многие из этих препаратов у нас не сертифицированы из-за малой коммерческой ценности, и сотни родителей да волонтеров, если удастся разжиться деньгами, курсируют между Шенгенской зоной и Россией, подчас не вполне легально ввозя орфанные лекарства. Нужны срочные поправки в закон о лекарственных средствах с официальным признанием "сиротских" препаратов, но нашим депутатам все недосуг, хотя решение очевидно: автоматически регистрировать эти препараты, уже сертифицированные в странах ЕС.
Теперь о квоте на лечение. Квота, если кто не знает, двузначна. Если ребенок тяжело заболел, то квота — это реальное право доступа в лучшую клинику, к высоким технологиям и опытным докторам. И это государственное финансирование лечения. Так вот, с количеством квот на лечение детей с лейкозами у нас в этом году почти что все в порядке. Их впервые запланировано 4,5 тыс., и заболевает ежегодно примерно столько же. Выросло нынче и финансовое наполнение квоты. Если прежде это были 70 тыс. руб., то теперь 110 тыс. Однако если для ребенка единственным шансом на спасение становится пересадка чужого здорового костного мозга, то реальный бюджет спасения совсем другой. К квотным 110 тыс. руб. надо прибавить €15 тыс. на поиск и активацию донора и еще вложить 1 млн руб. на лекарства. Разницу вносит семья пациента, если, конечно, найдется что вносить. У большинства российских родителей таких денег нет, и в последние годы им помогают благотворительные фонды, отечественные бизнес-структуры и просто чужие добрые люди.
Никто вам не скажет, как в Минздраве формируется квота. Я, к примеру, за 12 лет работы в Русфонде так и не узнал. Вот и на этой пресс-конференции госпожа Широкова предложила мне "обсудить вопрос приватно", но встречу так и не назначила (до сих пор министерское "приватно" означало "никогда"). Очень похоже, что рождение квоты — это чисто арифметический процесс типа советского "от достигнутого", и медициной тут не сильно пахнет. Увеличили Минздраву финансирование — вот вам и новая емкость квоты.
Понятно, если двигаться "от достигнутого", от 110 тыс. руб. к 1,5 млн руб., ежегодно вырастая даже на 50% (чего никогда не было), то и тогда дорога будет долгой. Но должны же быть какие-то иные расчеты и другая логика? Вопрос-то не о насморке, он о жизни и смерти. Нет ответа. Или вот еще загадка: почему квота на кардиохирургию (203 тыс. руб.) или даже на ортопедию (120 тыс. руб.) емче квоты на онкологию? Это такие же виды высокотехнологичной помощи и для каждого уместен гриф "по жизненным показаниям"? Нет ответа. Причем квоты на кардиохирургию и ортопедию если и оказываются ниже реальной потребности, то, как правило, не более чем вдвое. А тут — на порядок.
По-моему, самое тягостное в истории с квотами вот в чем: в последнее десятилетие Минздрав повсюду бодро заявлял, будто медицинская помощь детям у нас финансируется полностью, включая использование высоких технологий. Получалось, что сотни тысяч сограждан и отечественный бизнес все эти годы совершенно напрасно хлопочут, вкладывая миллиарды своих рублей в оплату лечения тяжелобольных детей. Может, теперь, в кризис, да при новой команде Минздрав перестанет отворачиваться от благотворителей? Болезни могут быть сиротскими, а вот медицине быть орфанной не подобает.