В Глазго проходит выставка одного из самых знаменитых уроженцев этого города — Чарлза Ренни Макинтоша. Архитектор и декоратор, главный персонаж английского модерна оставил в наследство городу построенные по его проектам Школу искусств, пару частных домов, в том числе и собственный, церковь и несколько сохранившихся до сих пор великолепных интерьеров. На выставке представлены работы Макинтоша, хранящиеся в собраниях Школы искусств, художественной галереи и университета города.
Большой стиль рубежа веков рождался одновременно в разных европейских странах. Как известно, термины "ар нуво", "югенстиль", "сецессион" и "модерн" — синонимы. Специального английского названия нет: поминая британский модерн, говорят о "школе Глазго" или "стиле 'четверки' из Глазго". В эту четверку, ставшую ровно сто лет назад чрезвычайно знаменитой в среде европейских зачинателей нового стиля и сочувствующих им эстетов, входили Чарлз Макинтош, его жена Маргарет Макдоналд, ее сестра Френсис и их приятель Герберт Макнэра. Лидером, безусловно, был Чарлз. Он родился в Глазго в 1868 году, получил профессиональное образование у местного архитектора и на вечерних курсах в городской школе искусств. Работал в фирме Honeyman & Keppie (впоследствии, будучи уже мировой знаменитостью, он стал ее совладельцем). Умер он в Лондоне в возрасте шестидесяти лет.
Имя Макинтоша стало широко известно в 1895 году, после оглушительного успеха в Льеже выставки студенческих работ четверки из Глазго. Графика, декоративные тарелки, мебель, светильники, выполненные по эскизам участников группы, были невиданно просты и изящны. Удлиненные пропорции, графичность силуэта, изысканная пластика линий казались новаторскими и были навеяны всем модным — графикой прерафаэлитов, мистической прозой Метерлинка, традициями шотландской готики. Правда, злоязычные критики, не слишком склонные поощрять радикалов, окрестили группу "школой привидений", что, очевидно, не было очень обидным для ее участников. Ведь любимой книгой Макинтоша всю жизнь оставалась написанная Летаби "Архитектура, мистицизм и миф", в которой были изложены основы архитектурного символизма.
Один из исследователей считал, что Макинтош был "первым британским архитектором, получившим признание за рубежом, и единственным британским архитектором, когда-либо подарившим вдохновляющие идеи континентальной школе проектирования". Это утверждение во многом устарело, и не только потому, что впоследствии были (и есть) очень влиятельные британские архитекторы, — именно как архитектор Макинтош остался скорее маргинальным явлением. Его замечательные постройки в Глазго, при всей оригинальности общего решения и причудливости фрагментов, были явным продолжением островной традиции, начатой еще "Ред Хаусом" Уильяма Морриса. В архитектуре у Макинтоша были более знаменитые предшественники, мастера неоготики, развивавшие традиции английских помещичьих домов.
Непревзойденными и до сих пор актуальными остались спроектированные Макинтошем интерьеры. Причем не столько сама по себе мебель (хотя стулья "Макинтош" с очень высокими спинками стали классикой мебельного дизайна), сколько именно общее решение пространства. Самый блестящий, "белый" период творчества Макинтоша, пришедшийся на рубеж веков, когда были созданы интерьеры его собственного дома, чайные комнаты в доме Уиллоу, оформлен шотландский раздел на венской выставке Сецессиона и построен музыкальный салон в австрийской столице, дал образец уникального и абсолютно новаторского стиля. Белые стены и белая мебель, свободное, не загроможденное предметами и не отягощенное украшениями пространство, редкие и деликатные цветовые акценты — все это, кажущееся ныне банальнейшим и беспроигрышным дизайнерским решением, казалось в начале века неслыханным аскетизмом и даже грубостью. Эпитетами "варварский" и "языческий" охотно награждали стиль Макинтоша современники. Но суровость "белых и гибких" интерьеров воспринимается сегодня едва ли не как образец самого отточенного вкуса и утонченного шика. И если австрийская версия модерна может показаться нынче излишне эротичной, французская — слишком декоративной, испанская — избыточно фантастичной, русская — монументальной, а итальянская — суетливой, то шотландская с точки зрения современного дизайнерского вкуса наименее уязвима. В ней нет томности, вычурности и претенциозности, особенно заметных у многочисленных эпигонов блистательных классиков-основателей европейского модерна.
Творческая биография Чарлза Макинтоша была замечательно успешной и плодотворной и звездным "белым" периодом отнюдь не исчерпалась. Исследователи любят упоминать его библиотеку Школы искусств в Глазго — строгую, геометричную, отделанную темным деревом, органично соединяющую в себе готическую сумрачную строгость и изысканный японский лаконизм. Часто попадаются в книгах по архитектуре и интерьеру фотографии поздней работы архитектора — спальни в доме Бассет-Лоука в Нортхемптоне, где почти конструктивистской простоты мебель и активный полосатый декор считаются образцом послевоенного ар деко и предвосхищением поисков авангарда двадцатых годов. Мебель, светильники, предметы обихода, сделанные по эскизам Макинтоша, обязательны для каждого издания по истории модерна и всегда отличимы от работ других знаменитых мастеров неизменным благородством силуэта.
Чарлз Макинтош — действительно признанный классик и заслуженный герой истории искусств XX века, но, глядя на фотографии его белых интерьеров, часто забываешь, что созданы они не в конце, а в начале уходящего века.
ОЛЬГА Ъ-КАБАНОВА
Выставка Чарлза Макинтоша в McLellan Galleries продлится до октября.