Книги с Лизой Биргер

"Круг замкнулся"

Джонатан Коу

М.: Phantom press, 2009

"Тhe Closed Circle" — сиквел романа "The Rotters` Club", который вышел у нас год назад под названием "Клуб ракалий". Но это не означает, что браться за "Круг" следует только в том случае, если первый текст прочитан. Во-первых, по ходу все и так становится понятно, а во-вторых, в конце издания помещена короткая, но емкая справка о героях и основных событиях первого тома. Ее составил сам Джонатан Коу — для тех, кто "не читал первую книгу либо, прочитав, по неким абсолютно загадочным причинам запамятовал, о чем она".

А если мы решимся быть честными до неприличия, то скажем так — знакомство с этой дилогией вполне можно ограничить именно второй книгой. Не потому что она лучше первой в художественном отношении (большинство британских рецензентов считают, что как раз совсем наоборот), а потому что эта вторая книга кажется имеющей отношения и к нам лично тоже. Манера Коу щедро вплетать в повествование политические события делает особо ценными для нас те его тексты, где речь идет о событиях того времени, когда наша реальность перестала быть абсолютно отдельной от западной.

Грубо говоря — большинство из нас хотя бы отчасти воспринимает как собственное прошлое не только события 11 сентября 2001 года, но даже строительство в Лондоне гигантского колеса обозрения London Eye и европейские многотысячные протесты против войны в Ираке. Выходит то, что Коу рассказывает в "Круге",— это немного и наша история, а то, что происходит в "Клубе" (там действие происходит в семидесятых во время оголтелого лейборизма Джима Каллахана и терактов ИРА),— история совсем чужая.

Для чтения книг Коу возможность ассоциировать себя с описанной там политической жизнью — вещь немаловажная. Потому что самая сильная сторона этого автора — описание человека как животного именно что политического. Самые удачные места в "Круге", который открывается встречей миллениума в Лондоне, а заканчивается три года спустя в Берлине, те, где говорится о молодом и перспективном депутате-лейбористе Поле Тракаллее. Вот он отвечает на вопрос известного политического обозревателя: "Пресловутый 'третий путь' лейбористов. Что это такое?". "Это альтернатива стерильной, затертой до дыр дихотомии правизны и левизны". "Звучит и впрямь здорово. Именно это мы отчаянно искали долгие годы. А вы, ребята, управились за одни выходные, если не ошибаюсь". Вот Пол присутствует на дебатах по поводу войны в Ираке и кричит "Слушайте, слушайте!", поддерживая антивоенно настроенного депутата Криса Смита, но голосует в итоге за войну — так, как этого желает его любимый партийный лидер. А вот Пол на пороге собственного дома делает заявление по поводу просочившихся в прессу слухов о его романе с юной помощницей. Малолетняя дочь обнимает его колено, жена улыбается "приклеенной, бойцовской улыбкой".

Вот ради этого, а еще ради журналистски точных наблюдений за английским обществом с его традиционной склонностью к левым идеям, отнюдь не отменяющей еще более традиционную приверженность сословным ценностям, книгу Коу и стоит читать. То есть именно ради этого — действительно стоит, потому что все это здесь отлично работает. В то время, правда, как другое — не очень.

Не работает, собственно, роман. То есть не происходит ничего, чтобы жизни, чувства и мысли героев приобрели отдельную важную для нас ценность. Получается так — Джонатан Коу присягает на верность принципам большого английского романа, сформулированным диккенсовской мисс Уэйд в начале "Крошки Доррит": "Кому суждено с нами встретится в жизни, с теми мы непременно встретимся, какими бы сложными и далекими путями не шли они", но пытается соответствовать этому завету с излишней старательностью. У него все именно что друг с другом встречаются, ни один эпизодический персонаж не пропадает втуне. Например, личность, которую внимательный читатель может помнить по "Клубу Ракалий", а герои дилогии — по учебе в Бирмингемской школе, обязательно окажется в нужное время в солидном лондонском ресторане для того, чтобы пожать руку одному из героев, а также познакомить его с финансовым воротилой, который, в свою очередь, непременно материализуется во французском католическом монастыре, где к концу книги станет искать душевного равновесия другой герой. От всего этого создается ощущение толкотни, а от того, что (по завету еще одного известного автора) все до одного ружья, во множестве развешанные по стенам, непременно стреляют — ощущение нарочитости и какой-то чрезмерной законченности.

Круг замкнулся. Паззл сложился. И теперь о нем можно с удовлетворением забыть.

"Книга ужаса. История хоррора в кино"

Дэвид Дж. Скал

СПБ.: Амфора

Биография хоррора, к которой нет никаких вопросов: если уж и издавать книжку про хоррор, то непременно эту. Дэвид Скал — американский культуролог, специалист, как честно сказано на обложке, по "мрачной фантастике". Но на обложке не сказано, что книга эта не про хоррор вообще и всюду, а про американские ужасы и американских "уродов" с 1930-х по конец 1980-х годов. Свою книгу Скал написал в 1993 году, слегка дополнил в 2001-м. Здесь нет ничего про современные ужасы, про Роба Зомби или, например, Гильермо дель Торо, про то, чем, как и почему нам это вообще интересно сегодня. Вместо этого Скал пытается в истории киномонстров увидеть отражение истории американского общества.

В этой хронологии первая важная веха — фильм "Кабинет доктора Калигари" — оказывается рефлексией по поводу только что окончившейся первой мировой. Бела Лугоши в роли Дракулы и Борис Карлофф в роли Франкенштейна становятся символами Великой депрессии. После второй мировой войны и бомб в Хиросиме рождаются Кинг-Конг и Годзилла, великаны и крабы-убийцы, монстры с нечеловеческими лицами. В начале 1960-х, ссылается Скал на Сьюзен Зонтаг, "уроды вышли в люди и стали полноправным и признанным объектом искусства": "Жизнь-хоррор против жизни-скуки". На смену общим страхам приходят частные: страх перед беременностью ("Ребенок Розмари" и прочие "страшные" дети), страх перед физическими изменениями (Фредди Крюгер и Майкл Джексон). Завершается история Стивеном Кингом, который одомашнивает индустриальный хоррор, и заходом в 1990-е годы, где "Ведьма из Блэр" и "Шестое чувство" Шьямалана демонстрируют уход от эстетики монстров в более глубокую психологию хоррора.

Для Скала хоррор — важная часть общественной жизни, и, вписывая его в общую историю, он как будто пытается таким образом дать ужасам право на жизнь. Тем более что монстры, о которых он пишет,— Дракула, Франкенштейн, уроды — уже в прошлом. Время монстров в кино прошло, считает Скал. Пришло время бороться с монстрами внутри нас самих.

"Бедолаги"

Катарина Хакер

М.: Текст, 2009

Катарина Хакер живет в Берлине, переводит с иврита, ее первый роман "Тель-Авив. Городская история" вышел в 1997 году, на русский ранее переводился только роман "Смотритель бассейна" (2005). "Бедолаги" — самая известная ее книга, отмеченная в 2006 году Немецкой литературной премией, самой престижной премией для немецкоязычного литератора. Это несколько историй с общим сюжетом, главными героями которой становятся двое сорокалетних берлинцев, Якоб и Изабель. 11 сентября 2001 года они встречаются на вечеринке, вскоре съезжаются, женятся и вместе уезжают в Лондон, куда Якоба отправляют вместо погибшего 11 сентября коллеги и где семейное счастье почти сразу начинает идти многочисленными трещинами.

Проза Хакер чрезвычайно насыщена символами. Дождь — лондонский, берлинский. Похороны и воспоминания о похоронах. Сидения в барах, неловкие встречи с давними знакомыми, неловкие разговоры, умирающие животные. Хакер не рассказывает, а показывает, ее истории — цепь сменяющихся образов: каждый новый рассказчик дает новый ракурс. Но с какого ракурса ни посмотри, истории эти очень грустные. "Конечно, мы все люди с прошлым, поэтому нам принадлежит будущее",— говорит один из героев. Роман же, в общем, про то, что никакого будущего у этих бедняг нет.

Аккомпанементом бытовой трагедии героев становится работающий телевизор. В телевизоре — в самом начале — президент Буш обещает, что мир больше никогда не будет таким, как раньше. "На деле ничего не переменилось,— думает Якоб.— Агенты влияния, война в Афганистане, разрушенные дома, в недоступных домах боевики "Талибана" и "Аль-Каиды", названия и явления, означающие тут не больше, чем означают сюжеты и драмы сериала". В конце же герои все равно приходят к тому, что все изменилось, "ничто не останется таким, как было". Вопрос только в том, стала ли нищета духовная и материальная следствием 11 сентября или это поколенческий диагноз, что вот именно этим людям ничего хорошего не светит.