Вениамин Смехов прочел монолог Уильяма Тернера на фоне его картин
Читка пьесы Саши Дагдейл, поставленная Эдуардом Бояковым и Виктором Алферовым, стала финальным аккордом выставки, проводимой ГМИИ имени Пушкина при поддержке благотворительного фонда Алишера Усманова и Британского совета. Монолог художника прослушала Алла Ъ-ШЕНДЕРОВА.
"Тернер был застенчив, о его душе мы знаем мало",— говорит английская поэтесса Саша Дагдейл. Она живет в Сассексе, гуляет с детьми в парке "Петуорт" — там когда-то сиживал с мольбертом и Тернер. Как уверяла собравшихся в Белом зале ГМИИ госпожа Дагдейл, парк мало изменился — олени там водятся до сих пор.
Вероятно, этот узнаваемый пейзаж и толкнул ее на создание пьесы "Подобия" (ее можно прочитать в первом номере "Иностранной литературы" за этот год в переводе Марии Фаликман). Как некогда Джойс или Вирджиния Вулф, окунавшие читателя в поток сознания своих героев, так и Дагдейл предлагает "подслушать" мысли старого Тернера, подглядывающего за посетителями своей галереи. Зрители же рассматривают самого художника (в данном случае Вениамина Смехова), выуживая из потока брюзгливых афоризмов факты биографии и творческое кредо того, кто так виртуозно создавал подобия божьего мира.
Читка начинается в темноте. Вдали хлопает дверь, шаркают шаги. На эстраде бесшумно появляется Смехов. Низко нагнувшись над пюпитром (ноты заменяет текст), так, словно боится упустить хоть слово, он вступает в игру с нескрываемым удовольствием. Похоже, даже добавляет кое-что от себя. "Ну, Тернер, ну, хитернер" — шутка явно смеховская.
Тернер стар. У него подрагивают ноги, сипнет голос, а настроение меняется в зависимости от воспоминаний. "Я овладел светом... Я научил их видеть... Я просто присвоил мир",— шепчет высокопарный ворчун. То мнит себя почти демиургом, а то вдруг сникает: "Мне страшно к ним выйти. Я их боюсь..." Вспоминает юность: отца-парикмахера, учившего продавать картины как парики, бесконечные пешие прогулки с палитрой. Потом зрелость: двумя мазками мог превратить не слишком удачный пейзаж в шедевр. И тут же тянется к карандашу — зарисовать парочку посетителей, за которыми подглядывает. "Теперь он стал за ее спиной. Рассматривает, конечно, не картину",— прилив желчного красноречия старика вызывает не неуместный флирт, а то, что эти "музыканты" ничего не понимают в живописи. На слух кажется, что текст так и пестрит нарочитыми метафорами: "жирный свет", "солнце как ядовитый карлик" — Саша Дагдейл явно пытается найти словесные подобия живописи.
Как ни странно, ей это почти удается. Вениамин Смехов передает этот постепенно закручивающийся ритм, сгущающиеся образы. К финалу монолог превращается в стихотворение: туманную, переливающуюся лавину слов, из которой проступает неясная темная глыба — Тернер. И поскольку текст обрывается на высшей точке, а эффект присутствия во время читки возникает неслабый, есть все основания думать, что после закрытия выставки посетители ГМИИ еще долго будут ощущать на себе чей-то сварливый, сверлящий взгляд.