В галерее ВХУТЕМАС в Москве проходит выставка "Жизнь в памятниках архитектуры", представляющая жилые пролетарские районы 1920-х в Риме, Берлине, Москве и Петербурге.
Эта выставка — результат слияния двух академических инициатив. Половина — петербургская выставка, подготовленная к симпозиуму "Берлинский диалог", который состоялся в 2008 году, с немецкой стороны ее делало управление по делам развития города Берлина, а с русской — два куратора, Иван Саблин и Сергей Фофанов. Немцы показали шесть жилмассивов Берлина, питерцы — шесть конструктивистских районов Петербурга. В Москве к этому добавили еще две выставки в рамках проекта сотрудничества Московского архитектурного института и римского университета Ла Сапиенца под названием "Москонструкт" (кураторы Елена Овсянникова, Николай Васильев, Элио Трусиани). Это конструктивистские районы Москвы и итальянские жилые районы, созданные архитекторами времени раннего Муссолини.
Выставка в принципе должна акцентировать внимание на различии подходов архитекторов разных стран, а также на разнице современных состояний городских районов 20-х годов. Различия заметны. Итальянцы во главе с Марчелло Пьячентини создают наиболее "естественные" городки, до известной степени соотносимые по образу с метафизической живописью де Кирико (правда, на выставке представлены не только жилые районы, но и комплекс университета Ла Сапиенца и ЕУР, произведения более идеологического характера). У немцев — Бруно Таута, Вальтера Гропиуса, Ганса Шаруна и Мартина Вагнера — районы совсем казарменные, строчная застройка, как в военных городках, только с озеленением между жилыми блоками, а не с плацами. Ленинградцы — Александр Никольский, Григорий Симонов, районы Тракторной улицы, Политехнический, Троицкое поле,— которые, по мнению кураторов выставки, очень близки к немцам, на фотографиях и планах скорее демонстрируют некоторое сходство с итальянцами. У них довольно прихотливые планы с явным стремлением сохранить традиционные питерские кварталы, улицы и дворы и даже некоторые изыски в пластических решениях. Московские районы — Красная Пресня, Шаболовка, Преображенский Вал — своей прямолинейностью скорее похожи на немцев.
Если же говорить о сохранности, то у немцев по охране памятников, несомненно, "пятерка" — все вычищено, выкрашено и готово к приему в список охраняемого наследия ЮНЕСКО (что и произошло перед выставкой). Итальянцы — между "тройкой" и "четверкой", у них районы сильно обшарпанные, но живые, в Петербурге — между "двойкой" и "тройкой", районы приближаются к трущобам, но напрямую им ничего не грозит, в Москве же полный "неуд", дело идет к сносу.
Однако более интересным на выставке оказываются не различия, а сходства. Там есть прелестная фотография — интерьер барачной квартиры 1910-х годов. Комната с одним окном, по бокам две кровати, на одной лежит бородатый дед в рубахе и брюках с несколько придурковатым взглядом, строго по центру сидит баба в косынке, сильно властная, на первом плане — буфет типа "славянский шкаф", на стенах — фотографии и, кажется, иконы. Только это не Москва и не Петербург, не герои Максима Горького, а Берлин.
В 1900-1910-х годах все три страны — Россия, Германия и Италия — столкнулись с жилищным кризисом, вызванным индустриализацией, переездом сельских жителей в города на заводы. И все три в рамках социальных экспериментов 20-х годов — Веймарской, несколько социалистической по духу, республики в Германии, раннего романтического фашизма в Италии и большевизма в России — стали решать эту жилищную проблему. Решение везде происходило по одному алгоритму. А именно очень талантливые, продвинутые архитекторы, впоследствии ставшие первыми фигурами своих стран (Пьячентини — любимый архитектор Муссолини, Ганс Шарун — главный архитектор Берлина после падения Гитлера, Александр Жуков, автор районов на Колодезной улице в Москве, впоследствии главный архитектор ВДНХ и т. д.), начинали строить районы для рабочих. Так формировалась тема социальной ответственности архитектора — все эти эксперименты были политическими, идеологическими, а не рыночными.
Далее все три страны отказались от авангарда, возникли сталинский, гитлеровский и муссолиниевский классицизм со своими концепциями жилой застройки и очень дорогими буржуазными домами, там, где эти дома остались, они по-прежнему лучшие жилые дома города. Потом во всех трех странах произошла индустриализация строительства, как бы продолжающая линию 20-х годов, но на самом деле сводящая роль архитектора к минимуму, к тому, чтобы привязать заводское изделие к конкретной местности. И везде возник миф о золотых 20-х, где архитектор все определял и поэтому застройка коробочками была прекрасна, а в послевоенном строительстве архитектора зажала индустрия и отсюда такие ужасные результаты.
Неприятность в том, что разница между застройкой 20-х и индустриальными районами 60-х ничтожна и заметна только профессионалу. Причем еще неясно, в какую сторону отличие — качество индустриального строительства выше, потребительские свойства квартир лучше. Это касается и Берлина, и Москвы. Именно поэтому эти памятники так трудно поставить на охрану и начать пропагандировать — сообщество архитекторов не может объяснить остальному обществу, что здесь хорошего. И даже возникает подозрение, что ничего хорошего и нет, кроме того что архитектор там чувствовал себя самым главным. А это сомнительная для общества ценность.
Когда смотришь на эту выставку, то приходит в голову вот что. Массовое жилье вообще не является темой качественной архитектуры. Она развивается без архитекторов, усилиями рынка или политиков, инженеров и землемеров, и разницы между Ховрином в Москве и застроенной после землетрясения в 1970-е годы итальянской Мессиной тут нет. Точно так же, как не являлось темой профессиональной архитектуры строительство мещанских домов в Москве и в Берлине в 1900-е годы. Но в ХХ веке в силу социальных катаклизмов архитекторы высокого класса вошли в эту сферу. С художественной точки зрения у них мало что получилось. Но остался вечный упрек, который не устает повторять левая профессура всех европейских университетов. Смотрите, говорит она с пафосом, вот настоящие мастера в прошлом работали на рабочих, а вы — на буржуев. И это как-то действует, хотя, по сути, это был период странного расходования ресурсов. Настоящие мастера работали в массовом жилье, но достигли там не больше, чем рядовые безымянные подрядчики.
Можно забивать гвозди микроскопом, но в итоге мы получим просто забитые гвозди. Архитекторы отличаются тем, что искренне гордятся результатами этого процесса и переживают, что его не дают повторить. И это так необычно, что, вероятно, действительно требует сохранения.