В мадридском Прадо развернута экспозиция "Франциско де Сурбаран" (Francisco de Zurbaran). Последняя крупная выставка, посвященная художнику, была осуществлена сравнительно недавно, в 1988 году, благодаря усилиям Метрополитен и Лувра. Лучшие вещи Сурбарана до сих пор находятся в Испании, многие из них остались в тех монастырях и церквях, для которых и были созданы. Семь лет тому назад они покинули свои места для того, чтобы на них смогли любоваться Франция и Америка. До Испании выставка не доехала. И только сегодня Сурбаран показан в крупнейшем музее своей родины.
В живописи Золотого века, как принято называть XVII век в Испании, Сурбаран прочно занимает второе место после Веласкеса. Если обратиться к обстоятельствам жизни Сурбарана, то окажется, что они очень напоминают о судьбе Веласкеса: в их биографиях много параллельного. Кажется, эта параллельность подчинена законам эвклидовой геометрии: до нас не дошли сведения о том, что жизненные пути художников как-то пересекались, хотя в Севилье или при Мадридском дворе они имели многочисленные поводы для контактов и столкновений.
Вполне возможно, что в этом виноват Франциско Пачеко, учитель и тесть Веласкеса, создавший трактат о живописи, до сих пор являющийся настольной книгой для всех изучающих испанское искусство. Он не упоминает Сурбарана ни разу в своем "Искусстве живописи", и его молчание красноречиво свидетельствует о весьма напряженном сосуществовании двух художников. Сурбаран был всего на год старше Веласкеса. Он родился в 1598 году в маленькой андалузской деревне Фуэнте де Кантос, но довольно рано переехал в Севилью, получив крупные заказы от доминиканского ордена. По утверждению Паломино, второго биографа испанских художников Золотого века, Сурбаран был учеником Луиса де Моралеса, крупнейшего после Эль Греко испанского живописца предыдущего поколения. Это утверждение весьма проблематично, хотя в искусстве Сурбарана много общего с мертвенно-холодной экстатичностью Моралеса, очень близкой религиозному пылу испанских мистиков.
В Севилье Сурбаран быстро добился известности и уже не имел соперников после того, как Веласкес перебрался в Мадрид на королевскую службу. Слава Сурбарана выходит далеко за пределы Севильи, и он часто получает заказы от двора. Для только что построенного дворца в Буэн Ретиро он пишет большое историческое полотно "Защита Кадиса" и серию картин, посвященных истории Геркулеса. Для того же Буэн Ретиро работал и Веласкес. Встреча Веласкеса и Сурбарана была неизбежна, но что думал Веласкес о неудачных мифологических опытах Сурбарана и что думал Сурбаран об успехе Веласкеса, осталось неизвестным.
Севилья, где Сурбаран и Веласкес могли встретиться в начале своей карьеры, обладала совершенно самостоятельной и отличной от всей остальной Испании культурой. Несколько лет назад по всему миру прокатилась волна моды на так называемую культуру Средиземноморья XVII века. Главными центрами ее были Неаполь и Севилья, два города испанского королевства, которые нельзя назвать испанскими.
Для того, чтобы уяснить, что такое культура Средиземноморья, сразу надо отметить, что ни Венеция, ни Генуя к ней не принадлежат, хотя и тесно связаны с этим явлением. Обе республики относятся к самостоятельным ареалам Средиземного моря, Генуя — к Лигурии, Венеция — к Адриатике. То, что подразумевается под Средиземноморьем в данном случае, это территории, где в большей или меньшей степени ощущалось политическое господство Испанской монархии, и жизнь определялась сложным переплетением национальной вражды и религиозного единства, основанного на сплоченности католического мира в борьбе с протестантизмом и мусульманством. Андалузия, Сардиния, Неаполитанское королевство были основой этого мира, включавшего в свою орбиту Каталонию, Южную Францию и Северную Африку. Перманентное ощущение войны, отсутствие любой устойчивости в жизни, подвижной как море, ее удивительная яркость и разнообразие, расцвеченное близостью Востока, средиземноморским солнцем и караванами кораблей, прибывающими из сказочной Америки, были главными чертами этой культуры. Ее можно назвать культурой порто франко — свободного портового города. Забавным ее потомком в нашем веке стал миф, созданный фильмом "Касабланка" — захватывающим повествованием о рыцарских подвигах хемингуэевского героя в оккупированном немцами Марокко.
Каждого большого испанского художника легко себе представить при посредстве города, где протекала его жизнь. Эль Греко создал панораму интеллектуальной жизни Толедо. Аристократизм Веласкеса как нельзя лучше соответствует замкнутой гордости Мадрида, испанец Рибера выразил всю испанскость, присущую Неаполю, где он жил с самой ранней юности, Антонио Гауди оказался адекватен каталонскому эсхатологизму Барселоны. Изменчивый облик Севильи, ее переливчатая красочность, были воплощены отнюдь не в строгих полотнах Сурбарана, а в живописи Мурильо, в лохмотьях его оборванных мальчиков и райской белизне ангельских перьев.
Сурбаран, alter ego Веласкеса, представлял в севильской разноголосице подлинные ценности испанского духа. Его трудно вообразить андалузцем, кряжистая позитивность его искусства скорее напоминает об упрямстве Арагона и объективности Кастилии, этих двух испанских королевств, что смогли отрешиться от своих национальных особенностей и, движимые абстрактной идей торжества католицизма, объединить разнородные испанские провинции в единую могущественную империю. В живописи Сурбарана чувствуется мрачный дух войны за освобождение Испании от арабов, и пестрая Севилья лежит у его ног, как арабский мир лежит у ног суровых средневековых воинов.
В первую очередь от картин Сурбарана веет чистым, незамутненным никакой рефлексией, благочестием. В нем есть нечто простонародно-примитивное. Очевидно, что он не боялся показаться смешным: выбирая между опасностью вызвать улыбку интеллигента и слезами умиления погонщика мулов, он, без сомнения, предпочитал второе. Большинство его вещей было создано для отдаленных монастырей, праведных оплотов жестокой испанской религиозности. Сурбарану с юности покровительствовал доминиканский орден, и по духу он близок к другому доминиканцу — фра Беато Анджелико. Только в силу национального характера Сурбаран суров, а не нежен, как итальянец.
Вторая черта Сурбарана — это иерархичность его живописи. Давно замечено, что культ формы — одно из перманентных качеств испанской культуры. Пиетет перед формой у испанцев виден во всем, как в поведении гранда, так и в поведении махо, как в стихосложении, так и в аутодафе, как в религиозной церемонии, так и в последовательности ухаживания. Столь же отточено формальным является и искусство Сурбарана. Его святые ни в муках, ни в экстазах не забывают о своем достоинстве. Условность живописи Сурбарана подобна стальным доспехам, прикрывающим страстную душу поборников Конкисты.
Безжалостная испанскость Сурбарана в свободной Севилье сродни паспортному контролю в порто франко. Конечно, великая испанская живопись Золотого века с полным правом заняла свое место среди европейских школ. Да, Веласкес, Рибера, Мурильо, Алонсо Кано стали испанцами, овладевшими европейской культурой, говорящими на одном языке с Рубенсом, ван Дейком, Караваджо и Карраччи. Но испанец Сурбаран настоял на том, чтобы Европа приняла его как испанца и созданный им язык научилась понимать, как собственный. И сегодня в Прадо ему за это воздали должное.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ