Собравшийся на юбилейные мероприятия в Москве всемирный цвет политического бомонда прощался с закончившейся полувековой послевоенной эпохой. По сути дела — с самим собой
Фамилия четвертого президента Пятой Республики, издавна служившая материалом для дежурных каламбуров типа "не стареют душой миттераны", в последний раз послужила им печально и величественно. На юбилейном параде ветеранов Второй мировой войны последний среди мировых лидеров представитель военного поколения — Франсуа Миттеран — в последний раз появился на публике в качестве президента Франции.
Осознавая всю символичность этого факта, Миттеран простился с мировыми лидерами от имени своего поколения и призвал остающихся на сцене не повторять ошибок, приведших к войне 1939-1945 гг. Но к той войне, ко Второй мировой, привели ошибки предвоенной эпохи, и, призывая бывших коллег не повторять этих ошибок, Миттеран тем самым намекал на то, что прежняя, длившаяся полвека послевоенная эпоха завершена и начинается новая, могущая — в случае неразумия политиков — опять оказаться предвоенной.
Сколько ошибок совершат лидеры новой эпохи, нам знать не дано, но приход эпохи можно констатировать с несомненностью. Пятидесятилетний юбилей со дня окончания войны в Европе был в то же время и окончательным прощанием с установившимся в 1945 году миропорядком. Конструкция "два мира — две системы", отнюдь не будучи ни совершенным, ни приятным политическим творением, тем не менее сорок с лишним лет определяла ход истории, и, испытав первый треск в начале 80-х (Польша, Афганистан), просуществовала еще десять лет, окончательно обвалившись лишь вместе с мировой системой социализма и самим оплотом социализма, СССР. Исходившие как от рьяных российских патриотов, так и от не менее рьяных заокеанских атлантистов предположения о том, что с крушением биполярной системы мира (СССР — США) настает время монополярной системы под американской гегемонией, оказались достаточно далеки от истины.
Различие между биполярной и монополярной моделями мира столь же велико, как между двухпартийной и однопартийной системами. Модель с двумя центрами предполагает относительный простор для формирующихся на основе торга промежуточных позиций и, следственно, допускает известную — порой значительную — степень свободы. Моноцентричная модель предполагает жестко иерархичное подчинение всего и вся одному и единственному, а США даже в теории не обладали ни политическими, ни экономическими ресурсами, могущими это подчинение обеспечить. В сущности, разговоры об одноцентровой модели мира базировались на чисто арифметическом взгляде на системные отношения, т. е. "2-1=1". Но в системных отношениях господствует иное правило: "2-1=0", т. е. с уничтожением противопоставленного члена оппозиции (СССР) уничтожается сама эта оппозиция — налицо оказывается не один центр мировой силы, а то ли ноль, то ли великое множество. Глобальные системы, к которым мировая политика, очевидно, принадлежит, достаточно инерционны, сознание политиков инерционно также, но без малого пяти лет (плюс символическое воздействие самого юбилея) оказалось все же достаточно, чтобы прийти к осознанию того, что потенциал эпохи "после 1945-го" исчерпан окончательно и на смену биполярному пришел многополярный мир. Нового тут, конечно, мало, ибо за исключением редких и преходящих эпох чьей-либо абсолютной гегемонии вся история — в том числе и европейская до 1939 года — была той самой многополярной, т. е. построенной на принципе Гоббса "bellum omnium contra omnes".
Разумеется, грядущая с новой эпохой "война всех против всех" не обязательно должна принимать жестокие и зверские формы — как отмечает один из героев Владимира Соловьева, "кулак культурнее зубов, палка культурнее кулака, а символическая пощечина еще культурнее, — точно так же и войны можно вести более или менее диким образом, и европейские войны XIX века более похожи на формально обусловленную дуэль двух порядочных людей, нежели на драку двух пьяных мастеровых". Но безотносительно к тому, станут ли руководители мировых держав подражать порядочным людям или же предпочтут уподобляться пьяным мастеровым (от какового уподобления их предусмотрительно предостерегал рафинированный Миттеран), эпоха новой конфликтности — желательно, чтобы лишь на уровне символических пощечин — представляется неизбежной.
В этом смысле присущая юбилею естественная ностальгия по уходящим вдаль ветеранам и Миттерану дополняется чувством тоски не только по ставшим родными живым людям, но и по, может быть, дурному, но при том привычному миропорядку, который они отстояли и собой символизировали. Юбилейные торжества заставляют осознать, что прежний мир уходит — в обоих смыслах этого слова, — и пировавшие в Москве политические лидеры этого прежнего мира загодя прощались и с самими собой, предчувствуя, что новая эпоха вскоре заставит их уйти вслед за Миттераном.
Максим Соколов