В галерее "Дом Ленбаха" в Мюнхене (Die Stadtischen Galerie im Lenbachhaus, Munchen) открыта выставка под интригующим названием "Борьба полов. Новые мифы в искусстве 1850-1930" (Der Kampf der Geschlechter. Der neue Mythos in der Kunst 1850-1930). На ней собраны работы западноевропейских художников конца прошлого — начала нынешнего века, весьма разнородные как по качеству, так и по географическому происхождению. Большой временной разброс — от Данте Габриэля Росетти до Пабло Пикассо подразумевает широту охвата эпохи, своего рода панъевропейскость выставки, но на самом деле "Борьба полов" передает специфику мюнхенской культуры и делает это, надо сказать, блестяще.
Главные действующие лица на выставке среди живописцев — Франц фон Штук, Эдвард Мунк и Макс Слефогт; среди графиков — все тот же Мунк, Макс Клингер и Фелисьен Ропс. Их работы являются маяками, на свет которых стеклись различные произведения художников со всех концов Европы: Берн-Джонса, Моро, Кнопфа, Сегантини, Родена, Тома, Редона, Климта, Кокошки. К ним добавлены работы художников, имена которых мало что говорят даже знатокам живописи этого времени, перемешанные с малоизвестными ранними произведениями великих — Пикассо, Кандинского, Клее, Бекмана. Тематику всех выставленных полотен можно обозначить короткой фразой: "Любовь правит миром". Женщина предстает в различных ипостасях — Саломеей, Юдифью, Девой Марией, Химерой, Цирцеей, Гретхен, Еленой, Венерой и Евой. Она является то нежной, то жестокой, то привлекательной, то пугающей, то жертвой, то победительницей, но всегда она несет на себе печать чуждого, непонятного и опасного мира, с которым вступает в борьбу мужчина. Его облик также изменчив — от мускулистого неандертальца, заросшего шерстью, до несчастного служащего-заморыша, но торжествующий или побежденный, он всегда одержим одной идеей: тем или иным образом овладеть этим таинственным и влекущим миром женской природы.
Представленные произведения объединяет не только несколько навязчивая тематичность. При всем отличии живописи Штука от живописи Мунка и графики Ропса от графики Пикассо, на этой выставке найдены именно те вещи, что стилистически попадают в один и тот же ряд. Тягучая, несколько угрюмая живописность, сумрачная яркость, любовь к контуру и замкнутому неглубокому пространству рождают ощущение спертого затхлого воздуха давно не проветривавшейся комнаты, напоенного запахами духов, пота и тяжелого дыхания. Приходит на ум роскошь публичных домов рубежа веков, этих сказочных дворцов эпохи модерна, соединяющих в себе достоинства Валгаллы и красоту видений Кубла-Хана. Культура здесь осмысляется как один из видов наслаждения, а наслаждение достигается только благодаря культуре. Она в одно и то же время и госпожа, и рабыня, диктующая и ублажающая. Формальным выражением садо-мазохистской зависимости от культуры становится живописная субстанция, из которой возникают все эти работы, — терпко-вязкая, тягучая, мучительно-пластичная, она как будто издает тлетворное благоухание, исходящее от мазков, лепящих объемы на картинах Коринта, Слефогта, Мунка, Беклина, Штука.
Обычно такого рода искусство называют живописью символизма. Выставок ей было посвящено довольно много, и она даже успела поднадоесть. Сопровождаемая длинными цитатами из Бодлера, Шопенгауэра, Ницше, Стринберга и Вейнингера, эта живопись намозолила глаза во время всеобщей повальной моды на модерн в семидесятые годы, и казалось, что восхитительная выставка Ханса Хоффмана "Колдовство Медузы", состоявшаяся в Вене в 1989 году, продемонстрировавшая развитие европейского символизма от эпохи маньеризма вплоть до наших дней, покончила с подобными шоу раз и навсегда. Так как больше уже к этому нельзя ничего прибавить.
Выставка "Борьба полов" мало обогащает наши знания и наше восприятие живописи символизма, понимание проблемы пола в начале века и нового мифотворчества в ницшеанском духе. У выставки есть другие неоспоримые достоинства. Новый миф, который она лучше всего представляет — это миф Мюнхена начала века, созданный столь специфическим явлением немецкой культуры, как мюнхенский вкус. Он-то и господствует в Ленбаххаузе, неумолимо и безошибочно продиктовав отбор произведений и отбросив такие явления европейского символизма, как Обри Бердсли, группу "Наби" с Морисом Дени, Ван Гога с Гогеном и отечественный "Мир искусства".
Виноваты ли в этом неестественная и несколько тяжеловесная красота города, влажный и сырой климат, делающий поля жирными и изобильными, а народ добродушным и несколько ленивым, голубизна альпийского неба, возвещающего близость Италии, дородство баварских статуй и баварских женщин, лучшая в мире коллекция Рубенса в мюнхенской Пинакотеке, традиции барочного католицизма, ощутимые в любой деревенской церкви и угрюмая веселость народных танцев, но Мюнхен стал идеальным местом для здоровых и упитанных химер символизма, чей хоровод можно созерцать на выставке в Ленбанхаузе. Сегодня эти женщины-вамп скорее трогательны, чем трагичны, и некоторая доля иронии, проявленная устроителями очень украшает мюнхенскую "Борьбу полов". Впрочем, добродушие по отношению к символизму также чисто мюнхенская черта.
В 1886 году погиб последний баварский король Людвиг II. Бавария, окончательно утратив какую-либо надежду на самостоятельность, стала частью новой Германской империи, весьма чуждой ей по духу. Тем не менее, интеграция произошла безболезненно. С мечтой стать частью католической Австрии Мюнхен распрощался и благополучно занял место второго после Берлина города протестантской Германии. С этого времени вплоть до II мировой войны Берлин и Мюнхен были двумя определяющими центрами немецкой культуры. Мюнхенское общество, пропитанное идеями национальной самостоятельности и католического сепаратизма, весьма скептично относилось к пангерманским декларациям и в силу этого было более открытым и более интернациональным. Взлелеянная Мюнхеном оппозиционность бросала высшую баварскую аристократию и породнившихся с ней миллионеров в объятия либеральной интеллигенции. Плодом этого слияния стало доброжелательное покровительство богеме, обеспечившее достаточную терпимость к свободе нравов.
Великий культурный миф безумного короля Людвига Баварского продолжал витать над городом. Застылый вагнеризм и призрак последнего аристократа Европы, мечтавшего о новом Версале, питали мистические сообщества, собиравшиеся в светских салонах. Определенная разнузданность утяжелялась и ограничивалась баварским пивом и жирной кухней. Вся борьба полов по большей части выражалась в чтении Ницше, Вейнингера и Бодлера. Не случайно, что именно Мюнхен начала века с его безобидно пряным духом стал идеальным фоном для молодого девственного гения Адриана Леверкюна, испытывавшего почти патологическое отвращение ко всякой физиологии.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ