В ближайшие недели Международный уголовный суд в Гааге может выписать ордер на арест президента Судана Омара аль-Башира по обвинению в геноциде африканских племен Дарфура. Специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Михаил Зыгарь оказался первым российским журналистом, которому удалось побывать в этом регионе.
Война
— Уважаемые пассажиры. Мы приветствуем вас на борту нашего самолета, следующего по маршруту Хартум--Эль-Фашер.
Никого из пассажиров это объявление не смущает, его просто никто не понимает — а все потому, что оно было произнесено по-русски.
Самолет, который летит в столицу Северного Дарфура,— это украинский Як-42, принадлежащий одесской компании "Южные авиалинии". Суданцы арендуют его вместе с экипажем: двумя пилотами и стюардессой Анжеликой.
— А вы что, всегда делаете объявления на русском? — спрашиваю я ее.
— Да нет. Только если в самолете русские. То есть сейчас — специально для вас.
Украинский экипаж работает в Судане уже полгода. Анжелика говорит, что летать два раза в неделю в Дарфур вовсе не страшно. Она не слышала сообщений о том, что в отдаленных частях этой провинции все еще идут бои, правительственные войска бомбят позиции боевиков, а ООН оценивает число погибших в гражданской войне в Дарфуре за последние три года в 300 тыс. человек.
Нефть
— Дарфур — это как ваша Чечня. То, что здесь произошло, еще не скоро сотрется из памяти,— рассказывает мне Хасан аль-Макки, политолог и руководитель Суданского центра африканских исследований. По его мнению, главная причина произошедшего в Дарфуре — заговор западных стран против Судана. Здесь об этом говорят все чиновники, пишут очень многие газеты и с упоением рассказывают большинство аналитиков.
— В Дарфуре есть нефть, уран и медь. Запад, конечно, заинтересован в том, чтобы там была нестабильность. За три года в Совете Безопасности ООН было принято 11 резолюций по Дарфуру — больше, чем по Ираку, Палестине, Афганистану. Такое впечатление, что Дарфур — главная мировая проблема,— негодует Хасан аль-Макки.
Действительно, внимание к Дарфуру на Западе очень велико. Начиная с 2003 года европейские и американские СМИ много пишут об этой провинции. Они рассказывают о том, что там началось восстание африканских племен, а затем арабские вооруженные отряды, которые здесь называют "джанджавид", стали подавлять это восстание. Более того, западные журналисты утверждали, что именно правительство Судана вооружало джанджавид и его целью было истребление всех африканских племен Дарфура.
Но Хасан аль-Макки утверждает, что эта история специально раздута журналистами. По его словам, жертв было не так много — всего несколько сотен.
— Многим не нравится, что в Судане работают в основном китайцы. Вы, наверное, слышали о том, что несколько месяцев назад в Судане похитили и убили китайцев? Кому помешали китайцы? Кому они навредили? Похищения китайцев нужны только Западу, чтобы оттолкнуть Китай от Судана.
Китайцев в Судане и правда много. Они строят дороги, мосты, торговые центры. Китайская CNPC добывает в Судане нефть. Кроме того, в Совете Безопасности ООН Китай и Россия обычно накладывают вето на резолюции, осуждающие власти Судана за происходящее в Дарфуре.
Дороги
— Вы только посмотрите на эти дороги! Взгляните! Тут везде же асфальт,— Ясин, суданец, прилетевший со мной на одном самолете в Эль-Фашер, столицу Северного Дарфура, не может скрыть своего изумления.— Знаете, я из Северного Кордофана. Это провинция, которая граничит с Дарфуром. У нас еще нефть добывают. Так вот, у нас нигде нет таких дорог. Понимаете, да? Ни одной асфальтированной дороги. И эти дарфурцы еще на что-то жалуются. Если бы мои соплеменники увидели, чего Дарфур добился своей войной, они бы завтра взялись за автоматы.
Рассказывают, что война в Дарфуре оттого и началась, что эта провинция была самой бедной, самой богом забытой во всем Судане — самой большой африканской стране, по площади не меньше всей Западной Европы.
Впрочем, нынешнему относительному благополучию Эль-Фашера способствовала не столько война, сколько расположенный в нем штаб миротворческой миссии ООН. Именно она положила начало бурному строительству в городе — новые здания здесь возводят с прицелом на то, что миротворцев со временем будет прибывать все больше и больше, им понадобится жилье и они будут арендовать уже готовые дома. Миссия действительно разрастается, но довольно медленно. Ооновцы поговаривают, что быстрому развертыванию препятствуют суданские власти. Но правительство утверждает, что в затягивании виновата ООН, так как несвоевременно выделяет деньги на переброску людей и оборудования.
Днем Эль-Фашер выглядит вполне благополучно. Здесь есть одно многоэтажное здание, довольно напряженное движение и огромный рынок. Однако с наступлением темноты люди пропадают, они стараются даже не выходить во дворы собственных домов. Кто хозяйничает в городе ночью, неизвестно.
Страх
В лагере беженцев меня моментально обступают дети. Их около сотни — от трех до десяти лет. Разговорить их непросто: если начать расспрашивать кого-то одного, он сразу смущается и замолкает. Зато все остальные начинают ему хором подсказывать. Истории похожи. Самые маленькие родились в лагере, те, кто постарше, могут рассказать, что перебрались сюда пять лет назад — в 2003 году, когда в Дарфуре началась война. Я делаю вывод, что никто из детей в своей жизни ничего, кроме этого лагеря, не видел, но тут вдруг 12-летний Абдельмаджид, набравшись смелости, спрашивает меня:
— Ты Руд ван Нистелрой?
Чуть позже я понимаю, что у многих беженцев есть телевизоры, а у самых богатых — даже спутниковые тарелки. Поэтому дети неплохо знают европейских футболистов.
Мое недолгое общение с детьми прерывает учительница. Она рассказывает, что у нее в классе примерно 60-70 человек. Она долго и сбивчиво жалуется на то, что живет в Эль-Фашере, а работает в лагере беженцев. И ей каждый день приходится добираться на работу на попутной машине за свой счет — час туда, час обратно — и государство ей эти расходы не возмещает. Но больше всего пугает ее не это. Около лагеря беженцев довольно часто насилуют женщин. В мусульманских странах это почти немыслимое преступление, поэтому жители лагеря уверены, что занимаются этим все те же боевики джанджавид, которые пять лет назад вынудили их бросить свои дома.
Взрослые рассказывают о своем прошлом немногим больше детей.
— Раньше я жил в деревне Курма. Я был фермером. Выращивал лимоны. А потом на нашу деревню напали, дома сожгли, из моей семьи убили восьмерых,— рассказывает Ибрагим Абдалла. Сейчас он торгует сушеной саранчой.
— Кто это сделал? — спрашиваю я.
— Джанджавид,— испуганно говорит он и, кажется, озирается.
Слухи
— Я вам сейчас расскажу, откуда произошел термин "джанджавид". Я историк. Еще в 1994 году я писал научную работу и в ней использовал этот термин. Он очень старый, поверьте мне,— начинает свой рассказ Идрис Абдалла, вице-губернатор штата Северный Дарфур.
Мы сидим в резиденции губернатора. Здесь совершенно спокойно даже ночью. По саду гуляют газели и цесарки. Садовники поливают газон.
— Термин "джанджавид" существовал в Судане еще во времена султана. Так называли людей, которые приходили в деревни и от имени властей притесняли простых жителей, забирали скот, отнимали ценности. Поэтому беженцы и называют тех боевиков из арабских племен, которые на них нападали, "джанджавид". Но в последние годы у нас придумали еще один термин — "тора-бора". Вы, наверное, слышали, что так назывались горы в Афганистане, где американцы ловили бен Ладена. А у нас, в Дарфуре, есть свои горы. Поэтому, когда началась война, мятежников из африканских племен масалит и загава прозвали "тора-бора". Но сейчас война уже почти закончена. Никаких джанджавид больше нет. А тора-бора еще остались, но они уже практически ничего не контролируют. Почти весь Дарфур находится под контролем властей.
— Но ведь ООН регулярно сообщает о том, что правительственные войска то и дело бомбят позиции повстанцев.
— Это все слухи. Войска только защищаются от нападений мятежников.
— А у вас есть точная статистика по количеству жертв в вашем штате?
— Трудно сказать. Но те цифры, которые предоставляет ООН, точно неверны. Не больше десяти тысяч. Знаете, молодой человек, слухам верить нельзя. Слухи — очень опасная вещь. Из-за слухов американцы вступили в Первую мировую войну. Им все рассказывали: "Русские плохие, русские плохие". Вот они и вступили в войну.
— В Первую мировую?
— Нет, во Вторую.
— Но во Второй мировой русские и американцы воевали на одной стороне.
— Да я не об этом, а о том, какую чудовищную силу имеют слухи.
Политика
Несмотря на заверения властей в том, что война уже почти закончена, практически никто из беженцев возвращаться в свои родные деревни не собирается. Все до сих пор очень сильно напуганы. А если и возвращаются, то только на пару дней.
— Случается, что какая-то семья говорит, что хочет вернуться. Ей выделяют деньги, она доезжает до того места, где раньше был их дом, и тут же едет назад — в лагерь беженцев. Так многие зарабатывают. А что делать? Безработица.
— А у вас есть работа? — спрашиваю я Ахмеда Абдаллу, рослого молодого мужчину в новой кожаной куртке.
— Работы нет. Но вообще-то я шейх. Начальник. Я занимаюсь тем, что распределяю гуманитарную помощь среди семей беженцев. В последнее время, кстати, гуманитарной помощи становится все меньше. Раньше давали мешок зерна на четверых человек, а теперь — на шестерых.
Ахмед проводит меня по лагерю. Глинобитные домики беженцев выглядят довольно основательно. Здесь, конечно, бедно, но не беднее, чем в любом другом африканском селении.
— А еще на лагерь иногда нападают. Пару месяцев назад приходили боевики. Они прошли по домам и отнимали мобильные телефоны и телевизоры,— жалуется молодой шейх.
— А почему началась война?
— Ее начали политики. Какие? Не знаю. Разве не все войны начинают политики?
Жертвы
Атмосфера в миссии ООН в Эль-Фашере не менее нервная, чем в лагере беженцев. Если беженцы по крайней мере уверены, что никто не заставит их вернуться в прежние дома силой, то у ооновцев нет никакой гарантии того, что они смогут продолжить работать в Дарфуре. Все они ожидают решения Международного уголовного суда в Гааге, которому Совбез ООН дал полномочия расследовать войну в Дарфуре. В июле прошлого года главный прокурор суда Луис Морено-Окампо обвинил президента Судана Омара аль-Башира в военных преступлениях и организации геноцида в Дарфуре. Ожидается, что в конце января судьи могут выдать ордер на арест президента. Еще в прошлом году был выдан ордер на арест министра суданского правительства по гуманитарным вопросам Ахмеда Харуна — по данным следствия, он координировал нападения джанджавид на поселения африканских племен, а также отвечал за поставки вооружения в зону конфликта.
Сейчас многие ооновцы понимают, что, если ордер на арест будет выписан, им больше не дадут работать в Дарфуре. Суданские проправительственные СМИ открыто пишут, что все миротворческие миссии будут немедленно выдворены из страны, если судьи в Гааге удовлетворят просьбу прокурора Морено-Окампо.
— Я надеюсь, что, даже если Гаагский суд примет какое-то решение, никаких последствий не будет,— говорит мне пресс-секретарь миссии ООН в Дарфуре Нуреддин Мазни.— Мы надеемся, что на наше присутствие решение суда никак не повлияет. Но при этом мы считаем, что не должно быть никакой неприкосновенности и безнаказанности.
— Как вы считаете, почему Дарфур за последние годы стал такой распространенной темой? В США это одна из главных международных новостей. Голливудские звезды агитируют за спасение детей Дарфура. ООН создает здесь самую крупную миссию в истории. Как получилось, что наибольшее внимание мирового сообщества уделяется именно Дарфуру?
— Хороший вопрос. Вы, наверное, ждете, что я дам на него хороший ответ?
— Да, конечно. Вы ведь тоже зависите от этой шумихи. Работаете в миссии ООН и получаете зарплату.
— А может быть, все потому, что это действительно самая крупная из идущих сейчас войн? По крайней мере в Африке. Какие еще войны сейчас в Африке?
— Ну в Конго, например.
— А кроме Конго? Больше нигде.
— Еще в Сомали.
— Ну скажете тоже. Сомали. Это уже такая избитая история...
Кроме того, я пытаюсь выяснить у Нуреддина Мазни, почему ООН еще в 2007 году утверждала, что в Дарфуре погибло 200 тысяч, а начиная с 2008 года стала говорить о 300 тысячах. Но он не отвечает. Зато другой сотрудник миссии по секрету рассказывает мне, в чем может быть причина.
— В 2004 году ООН говорила о 200 тысячах погибших. И в 2005-м. И в 2006-м. И даже в 2007-м. Потом им показалось странным, что они разворачивают такую масштабную миссию, а новых данных о числе погибших нет. Поэтому они просто экстраполировали. Прикинули, что за эти годы наверняка уже 300 тысяч погибло.
Цензура
У миссии ООН и Международного уголовного суда нет в Судане большего критика, чем местная пресса. Главный редактор газеты "Ар-Раи аль-Ам" Камаль Хасан с порога начинает рассказывать мне о том, что все публикации в западной прессе о ситуации в Дарфуре заказные, что миссия ООН полна коррупционеров, а прокурор Морено-Окампо — сам преступник, раз выдвигает обвинение против президента суверенного государства.
— А насколько свободно вы можете писать о том, что происходит в Дарфуре? — спрашиваю я его.
— Совершенно свободно. Мы пишем все, что захотим. У меня есть мобильные телефоны всех полевых командиров, мы запросто можем опубликовать интервью с ними.
— И что, цензура не препятствует?
— Да, от цензуры нам, конечно, немного достается. Каждый вечер в редакцию приходят сотрудники министерства безопасности и прочитывают все заметки, которые мы собираемся публиковать. И если им что-то не понравится — снимают.
— А насколько свободно ваши журналисты могут передвигаться по Дарфуру? В России, например, когда шла война в Чечне, официально разрешалось ездить туда только при наличии специальной аккредитации из Минобороны.
— Нет, в Судане такого нет. У нашей газеты есть корреспонденты во всех крупнейших городах Дарфура.
Камаль Хасан продолжает рассказывать мне о внутриполитической ситуации в Судане и вдруг, минут через 15, неожиданно вновь возвращается к вопросу о цензуре.
— А вообще-то против цензуры выступают только те издания, у которых маленький тираж, которые не пользуются популярностью у читателя. Им, чтобы поднять свой рейтинг, нужно создавать нездоровую шумиху, поднимать скандалы. А таким серьезным газетам, как наша, скандалы не нужны, поэтому нам и цензура не страшна. Цензуры боятся только те, кто плохо, некачественно работает.
Заговор
Ожидание решения Международного уголовного суда — одна из самых заметных новостей в Судане. Газеты ежедневно пишут о своей солидарности с президентом и о неприятии судебного произвола Гааги. Впрочем, случаются и редкие скандалы. На прошлой неделе один из лидеров оппозиции 76-летний Хасан Тураби заявил, что президента Башира непременно нужно отдать под суд, потому что он виновен в геноциде. После этого без предъявления каких-либо обвинений Тураби был арестован.
Примечательно, что именно Хасан Тураби привел нынешнего президента к власти — в 1990-е годы он был фактически духовным лидером Судана, возможно, более влиятельным, чем президент аль-Башир. Однако в конце1990-х Омару аль-Баширу удалось оттеснить бывшего учителя.
Одним из приближенных Хасана Тураби в те годы был и Осман Мудауи. Однако затем он сделал правильный выбор, поддержав аль-Башира, и сейчас возглавляет комитет по международным делам в суданском парламенте.
— Главная проблема Судана — это заговор Запада,— уверяет меня Мудауи.— Они пытаются расчленить нашу страну как единственное государство, которое может сказать "нет" американцам. Они хотят видеть Судан слабым. Таким, как Чад. Знаете, как в Чаде добывается нефть? Там существует соглашение о разделе продукции, по которому народ Чада должен получать только 10% от прибыли. Но американцы не дают им даже этого. Они дают им только 5%. А мы, суданцы, не такие. У нас нефть добывает консорциум, в который входят китайцы, малазийцы и суданская компания Sudapec. И консорциум получает только 50%. А остальные 50% идут в бюджет.
Осман Мудауи говорит, что он большой друг России. В прошлом году он приезжал в Москву и был очень впечатлен встречами в Думе и Совете федерации.
— Россия всегда была сверхдержавой. И я думаю, что война в Грузии должна пробудить в России желание вернуть свое место в мире. Саакашвили — глупец. Он думал, что сможет завоевать Южную Осетию и ему удастся остаться безнаказанным. Но вы его проучили. И мы были рады этому. Нас не одурачили западные СМИ, которые пытались представить Грузию как жертву. Мы сразу поняли, что Грузия — агрессор.
Осман Мудауи надеется, что Россия сможет помочь Судану так же, как раньше ему помогал СССР. И действительно, возможно, в ближайшее время связи между Москвой и Хартумом станут более тесными. В прошлом году президент Медведев назначил главу комитета Совета федерации по международным делам Михаила Маргелова своим спецпредставителем по Дарфуру. Как раз на прошлой неделе Маргелов отправился в свою первую в новой должности поездку в Судан.
Дружба
Уехать из Дарфура оказывается не так просто — и все из-за местной вежливости. В Судане почти повсеместно традиции велят здороваться на улице с каждым встречающимся прохожим. В Дарфуре же обычаи еще более требовательные — там нужно каждому пожимать руку. И если на оживленной улице еще позволительно не обмениваться рукопожатиями с каждым встречным, то в замкнутом помещении это будет считаться грубостью и наглостью. Так, в зале ожидания аэропорта я обнаруживаю, что каждый вновь входящий проходит по рядам и лично здоровается со всеми присутствующими.
В ожидании самолета все пассажиры, собирающиеся улететь, выстраиваются в очередь перед трапом — они хотят поздороваться за руку со всеми прибывшими. Следовательно, самолет не улетает, пока все не пожмут друг другу руки.
— Так всегда происходит? — пытаюсь выяснить у других пассажиров.
— Да, конечно. Дарфурцы очень дружелюбны,— объясняют мне.— А сейчас тем более, ведь на этом самолете прилетел губернатор.