Премьера кино
На экраны вышло "Дикое поле" — последний из важных, а по мнению большинства наших кинокритиков, присудивших ему премию "Белый слон", вообще лучший из российских фильмов прошлого года. Комментирует АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
За прошедшие с премьеры на "Кинотавре" месяцы фильм Михаила Калатозишвили прокатился по международным фестивалям — от Венеции до Марракеша, собрав множество призов и похвал. Вот выдержка из статьи Деборы Янг в газете The Hollywood Reporter: "Маленькая жемчужина, украсившая программу венецианских "Горизонтов", картина "Дикое поле" могла бы быть определена как магический реализм русских степей, если бы не уникальный кинематографический голос, которым рассказана эта история, ускользающая от подведения под любые категории".
Голос действительно уникальный, хотя для русского слуха и хорошо знакомый. Это, прежде всего, голос сценаристов Петра Луцика и Алексея Саморядова, легендарных фигур кинематографа 90-х, чьей темой стал фольклор окраины, распад советской империи и превращение ее в ту самую мифологическую степь без границ и без края. Оба автора трагически рано ушли из жизни, оставив не только несколько фильмов (лучшие — "Дети чугунных богов" и "Окраина"), но и непоставленные сценарии, главный из которых — "Дикое поле". Трудно назвать режиссера из их поколения, который не мечтал перенести его на экран, но словно дух покойных тому сопротивлялся.
Михаил Калатозишвили, кажется, потому и преуспел в этом проекте, что подошел к нему несколько со стороны: сыграли роль и его грузинские корни, и происхождение (дед режиссера — создатель фильма "Летят журавли" Михаил Калатозов), и склонность к жанровым фантазиям. Но прежде всего пригодилось знание России как мультиэтнической страны, где русский характер иногда гораздо сильнее и парадоксальнее проявляется в "инородцах". Картина снималась в Казахстане, и ее персонажей трудно идентифицировать по крови, однако "русскость" их духа, эпическая атмосфера степной вольницы и мистика бескрайнего пейзажа, населенного видениями и призраками,— вся эта метафизическая "татарская пустыня" говорит сама за себя. В фильме несколько сглажена социальная напряженность прозы Луцика и Саморядова, так напугавшая либеральных журналистов, которым привиделись призыв к топору и переделу собственности, неполиткорректный сексизм и мачизм, в лучшем случае интеллектуальный террор, в худшем — империализм и фашизм. У Калатозишвили тоже есть мотив русского бунта, бессмысленного и беспощадного, и герои фильма тоже носятся с ружьями, устанавливая справедливость на свой манер, но выглядит это как отстраненный иронией и абсурдом архетип, сопоставимый в какие-то моменты даже с американским вестерном.
На первый взгляд контрастом сказовому решению смотрится главный герой — врач Митя: эта роль сделала кинозвездой молодого театрального актера Олега Долина. Но даже его столичная чужеродность богатырско-былинному миру фильма использована авторами как ключ к образу "пришельца", несущего крест "белого человека" в этих варварских полуколониальных просторах. Другой персонаж, который выделяется из колоритного эпического хора,— милиционер в исполнении Романа Мадянова, свой в доску, умеющий при этом держать в узде вверенное ему население, всегда готовое на разбой и бесчинство, но иногда и на подвиг гуманизма тоже.
В центре фильма в итоге стоицизм героя, находящего свое место на земле в служении этим сильно пьющим и довольно диким людям. Любопытно, что образ врача, работающего в экстремальных условиях, становится едва ли не главным в новом российском кино, поворачиваясь разными гранями у Алексея Балабанова в "Морфии", Алексея Германа-младшего в "Бумажном солдате" и у Алексея Попогребского в "Простых вещах". Характерна и содержащаяся во всех этих фильмах рефлексия на тему классического советского кино. Только если Герман с Попогребским наследуют его интеллигентскую составляющую, то Калатозишвили, как и Иван Вырыпаев в "Эйфории", стремится отрефлексировать судьбу левореволюционного эпоса и мифологического "народного кино". Не исключено, что именно эта традиция снова окажется востребованной.