"Персонаж без роли"
Евгений Чижов
М.: Эксмо, 2008
Есть мнение, что новая книга Чижова похожа на "рОманы", которые когда-то в тюремных камерах и лагерных бараках уголовники заставляли "толкать" интеллигентных политических, и в этом есть своя правда. Там ведь что требовалось — увлекательный сюжет с приключениями, убийствами и любовью плюс остановки на любимые представителями преступного мира мировоззренческие отступления вроде "я знаю, жизнь — не плитка шоколада".
В жизни главного героя "Персонажа без роли" как раз и случаются события самые захватывающие, вполне подходящие для рассказа такого рода: роковая страсть с первого взгляда, столкновение с криминальным миром, участие в настоящем преступлении — "ее я повстречал, из-за нее я вором стал". При этом любовно наблюдающий за героем автор предоставляет читателю довольно подробные отчеты о его сомнениях и душевных муках, о его мыслях об устройстве собственной души и жизни вообще, но затем честно переключается на описание типов блатного мирка московской окраины или подробный пересказ жесткого допроса в милиции.
"Персонаж без роли" — второй роман Евгения Чижова. Первый он выпустил давно — лет семь или восемь тому назад. Назывался он довольно высокопарно "Темное прошлое человека будущего", но обладал тем же качеством, которое радует в "Персонаже без роли",— в нем имелся работающий живой баланс между сюжетом и идеологией, между рассказом о событиях и философствованиями по их поводу.
Почвой для таких философствований в "Персонаже без роли" становится шекспировский "Макбет". Этой пьесой одержим режиссер любительского театра по фамилии Завражный, с которым главного героя романа, получившего за худобу и высокий рост кличку Струна, сводят обстоятельства его новой уголовной жизни. Анализ шекспировской пьесы, который Завражный предлагает в нескольких страстных монологах, раскрывает внутренний сюжет повествования, дает объяснение — кому-то может даже показаться излишне дидактическое — того, что происходит в романе "на самом деле".
"Это драма рока! — провозглашает режиссер.— Макбет поступает по своей воле, но движимый силой, намного превышающей его человеческую силу". Подобно шекспировскому персонажу, теперешний персонаж — Струна — тоже живет "движимый силой", но, несмотря на декларируемую в романе вечную актуальность "Макбета", с ним все проще, чем с шотландским таном, современнее что ли. Куда больше, чем на убийцу Дункана и Банко, похож он — если уж браться за литературные параллели — на героя "Постороннего" Камю. В это Евгений Чижов тоже играет. "Я бы хотел такую пьесу увидеть,— говорит Струна режиссеру,— где был бы персонаж без роли, который бы не знал, что ему делать и для чего он на сцене очутился. Все события, которые вокруг него происходили бы, его особо не касались, в них бы он роли не играл". Но таких персонажей, как мы знаем из классики, не существует. Струна, как и его прототипы, роль, конечно же, играет, причем роль вполне уголовную, но эта роль "как бы чужая, потому что любое место, кроме места наблюдающего со стороны, всегда казалось ему чужим, доставшимся по ошибке".
И "Макбет", и "Посторонний" освоены уже бессчетное количество раз, но Чижов не предлагает ни постмодернистского, ни любого другого умничанья и, разумеется, не занимается масслитературным осовремениванием классических сюжетов. И Макбет, и Камю присутствуют в его романе точно так же, как могли бы они присутствовать в разговоре любящих литературу людей о жизни. Ведь там вполне могли бы прозвучать фразы "Это почти как у Шекспира" или "Совсем как в 'Постороннем'". Это очень привлекательная интонация, и именно из-за нее неубедительные и даже банальные места, которые в этом романе имеются, кажутся не причиной, чтобы раздраженно отложить его в сторону, а лишь предлогом для обдумывания возражений.
Вот мне, например, кажутся довольно наивными некоторые из столь важных и для этой книги, и, со всей очевидностью, для ее автора рассуждений о "Макбете". И конец книги — предопределенный этими рассуждениями и особенно пассажем о том, что "Макбет прежде всего времяборец! Он ищет не власти, а вечности!.. Макбет обретает силы для прорыва в вечное настоящее" — кажется разочаровывающим. Герой романа тоже "выпрыгивает из времени". Вернее, не из времени, а из современности, причем самым традиционным отечественным интеллигентским способом. Он уезжает из города в деревню.
Тут даже хочется сказать автору, что это как-то слабо, что это сдача позиций. А еще хочется узнать, что он ответит.
Где купить книгу?"Американский Голиаф"
Харви Джейкобс
СПБ.: Азбука-классика, 2009
Харви Джейкобс — автор, одинаково недооцененный и у нас, и на родине, в Америке. Там он цедит тяжеловесные умные романы — примерно по книге в десятилетие — и славится больше журнальными колонками. А здесь и вовсе неизвестен, и роман 1998 года "Американский Голиаф" стал первым его переводом на русский язык. Роман основан на реальной истории — о том, как в 60-х годах XIX века плохой продавец сигар и гениальный визионер Джордж Халл закопал в огороде своего кузена гипсового истукана, а затем выкопал и выдал за окаменелые останки доисторического исполина.
Десятилетней давности роман более всего напоминает оскаровские драмы прошлого года "Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса" и "Нефть". Исторический американский сюжет оборачивался там чередой общих и крупных планов, превращаясь в сюжет почти мифологический. В такую историю легко вписать и всю Америку, и знаменитого циркача Барнума, и золотое перо местной желтой газетенки, и бандита, озабоченного белым пиаром, и священника, одержимого идеей, что на американской земле когда-то действительно жили библейские великаны,— для всех них находится место в романе. По сути, тут все чем-нибудь одержимы, герои бесконечно сталкиваются своими сложными внутренними мирами. Чтобы описать эти миры, требуется особого рода риторика — она здесь и есть самое раздражающее и самое интересное. Вот так, к примеру, описывает Джордж Халл видение своего будущего детища: "Мой великан видел распятого Иисуса, и скорпионье жало каждого римского шипа отдавалось болью в его собственной умирающей плоти. Он был там, дамы и господа. Он был там. Все это у него на лице. Все это у него в теле. Вскрытие нашло бы в нем следы рая и ада. Его член погружался в лаву. Его ноги ступали по углям. Его мозг знал апокалипсис". В итоге Голиаф оказывается более чем розыгрышем — в романе Джейкобса исполин, рожденный из головы гениального визионера Халла, начинает жить собственной жизнью. Буквально оживает, для него даже находится по абзацу прямой речи жирным шрифтом в начале каждой главы. Времена, о которых пишет Джейкобс, в некотором роде и правда являются доисторическими. Такая здесь концентрация слова, веры и одержимости, что и камень может заговорить.
Где купить книгу?"Санта-Клаус, или Книга о том, как 'Кока-кола' сформировала наш мир воображаемого"
Никола Ладжойя
СПБ.: Издательство Ивана Лимбаха, 2009
Итальянский журналист и литературный критик Никола Ладжойя и в своей-то стране не очень известен — автор двух книг в жанре бодрого нон-фикшн-попа ("Три способа отделаться от Толстого, не щадя себя" и "Запад для начинающих"), редактор в издательстве, составляющий сборники современной итальянской прозы. Эта книга — самая известная из его работ, развернутое эссе на тему, как компания "Кока-кола" придумала Санта-Клауса. Совсем не обязательное, но крайне занимательное чтение практически ни о чем и обо всем понемногу.
Ладжойя вспоминает житие епископа Николая — защитника девственниц, покровителя странствующих, прославившегося прежде всего тем, что любил тайком дарить беднякам мешочки с золотом. И тут же рассказывает про эксцентричного рисовальщика Хэддона Сундблома, шведа, любившего выпить, которому компания "Кока-кола" доверила создать образ Санта-Клауса, и он срисовал его со своего весельчака-соседа — пышущего здоровьем настоящего американца. Это было в 1931 году, целью компании было завлечь своей продукцией детей, не используя прямой детской рекламы. "Кока-кола" покорила Америку — Ладжойя описывает любопытнейшие войны, отметившие первые годы существования компании,— а Санта покорил мир. Это не просто рекламный образ. Это воплощенный в корпулентном американском теле Zeitgeist, американская мечта и американское чудо, даритель, прикоснуться к которому можно через волшебную стеклянную бутылку. История чудесная. Еще чудеснее вывод, который делает из нее Ладжойя. На самом деле еще в XVIII-XIX веках по Америке бродил "призрак, одетый в красное, но не имевший никакого отношения к неистовым большевикам, которые полагали, что могут изменить мир за десять дней. Чудо, которое удалось совершить этому призраку, заключалось в другом: он проник во все этнические и социальные группы, из которых складывалось население Америки". "Кока-кола" не придумывала Санту, но, присвоив его себе со всей его мифологией и социальной значимостью, она сделала его символом собственного бессмертия. Санта как бы обещает потребителям самого популярного напитка в мире: "Пейте колу, и вы никогда не умрете". Интересно, что тогда обещал советским детям под бой курантов простой отечественный Дед Мороз.