выставка реставрация
В Третьяковской галерее после реставрации выставлена картина Николая Ге "Суд Синедриона. Повинен смерти". Она провесит до 18 января, после чего вновь отправится в запасник до 2011 года, когда планируется открыть зал Ге. Возрожденный шедевр изучал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Это та картина, в которой Константин Победоносцев увидел оскорбление образа Христа и церкви, и добился ее снятия с выставки. Та, про которую Илья Репин написал, что она такая плохая, что он даже не знает, что про нее сказать. Это та картина, про которую Павел Третьяков писал Ге, что она нарисована такими плохими красками и на таком плохом холсте, что он вообще не понимает, как ее сохранить — даже на пути из Петербурга в Москву она ужасно испортилась. И это не тот случай, когда мы можем сказать, что современники ошибались, а вот мы, с высоты прошедших времен, наконец, понимаем, чего они не видели. Нет, они все видели и были правы.
В 48-м зале Третьяковки, где она выставлена, рядом с ней — фото до реставрации, и это правильно. Рядом с фото видно, что реставрация — это подвиг. То есть вообще ничего видно не было. Холст — где провис, где треснул, краска пузырится, лиц не видать. Хорошо видны строки газетного текста, которые впечатались в красочный слой, когда холст свернули, проложив газетами для сохранности.
Ну, погибла вещь. А нет — вот смогли, отреставрировали. Но без этой фотографии картина выглядит так, что ее хочется немедленно отправить обратно в реставрацию. Практически монохромная, непрописанная, с исчезающими лицами, она еще и выставлена так, что дико отсвечивает — а кажется, что ее иначе и не выставишь. В общем, горе, а не картина.
Изображен выход суда из зала заседания. На зрителя шествуют в богатых облачениях первосвященники Каифа и Анна в сопровождении подчиненных лиц. Христос — забитый, беззащитный — стоит у стены слева, как бы выпадая из картины. Его поносит толпа. Конечно, кажется, что все это не случайно. Что Ге специально взял очень дешевый тонкий хост, который просто неспособен был впитать в себя красочную массу и удержать ее. Что он специально использовал такие ужасные краски. Поздний евангельский цикл Ге, который он делал в 90-е годы — "Христос и Никодим", "Голгофа" — это искусство истошное, на грани истерики. Случилась ужасная, непоправимая на всю историю человечества беда — Христа приговорили к смерти — какой уж тут холст, какие краски. Чем хуже, тем истинней.
Этот поздний цикл Ге иногда называют предэкспрессионизмом. И действительно, по степени отчаяния и Ге здесь вполне соответствует накалу безумия, свойственного искусству Первой мировой войны. И "Голгофа", и "Христос и Никодим" бьют наотмашь. Достоевский написал про распятие Грюневальда: "так ведь и веру потерять можно" — мог бы написать про Ге. Но с "Судом Синедриона" — другая история. Христос — да, тот же бесконечно униженный, тот же несчастный, тот, рисуя которого Ге писал: "Я их потрясу! Я заставлю их души трепетать!" Но здесь не только Христос. Тут многофигурная большая картина.
Тут вдруг вспоминаешь, что в авангарде, в том же экспрессионизме — много движения к варварству. Экспрессия — взамен за отказ от культуры, это сильно действует, как если бы Христос в смертной муке не терпел, но материл всех этих подонков. Однако же у варваризации свои законы. Варварское искусство прекрасно справляется с двухфигурными композициями ("Христос и Никодим"), может очень остро передать отдельный лик. Но перед нами многофигурная академическая картина. Это очень сложное дело — ее нарисовать, это требует мастерства, большой художнической изощренности. Это несовместимо с варварским упрощением. Даже не знаю, кто из авангардных художников мог бы написать такую картину. Пикассо, а больше, пожалуй, никто.
Ге не был авангардистом, не дожил, он просто повторил логику авангарда чуть раньше, чем он настал. Ради экспрессии и выразительности он отказался от самой живописи. Можно развалить композицию, отказаться от цвета, от перспективы, можно даже элементарными ремесленными навыками — как холст выбирать, как натягивать, как грунтовать — и то пренебречь. Главное — экспрессия. Картина выглядит такой беспомощной, будто Крученых со своим "Дыр бул щыр" взялся сочинять терцинами "Божественную комедию".
Но тут ужас в том, что Ге-то прекрасно умел "терцинами". Еще за 20 лет до этой картины он мог написать "Тайную вечерю" в полном соответствии с законами большой европейской живописи. Это какой-то отчаянный документ одичания во имя веры. Довольно страшный — тем более что перед нами предтеча. Эта картина написана в 1894 году, а через каких-то 20 лет одичание станет столбовой дорогой движения человечества.
Знаете, так бывает, скажем, у тебя друг, учились вместе, университет, одни книжки читали. И он тебе звонит и как бы между прочим сообщает, что на каникулы едет под Новгород, там в скиту есть один монах, ему было видение, он точно знает, когда кризис достигнет дна и сколько будет стоить баррель. И чувствуется, что он это не тебе первому говорит, привык, что люди нормально реагируют, с интересом. И ты понимаешь, что все, одичание уже вовсю пошло, его нельзя остановить, это норма поведения. Это теперь так принято. Вот Ге — он 20 лет назад был виртуозом, а теперь что-то произошло и стало так. И остановить уже ничего невозможно, впереди мировые войны и торжество авангарда.
Действительно, потрясающе. Действительно, душа трепещет. Нет, ну а чего, собственно, ждать от человечества, если Христа вот так, спокойно, во время судебного заседания, при полном одобрении толпы, приговорили к смерти?