В Риме, в Палаццо делле Эспозициони (Roma, Palazzo delle Esposizioni) открыта выставка "Тициан. Любовь Земная и Любовь Небесная" (Tiziano. Amor Sacro e Amor Profano). Выставка посвящена одной картине — знаменитому шедевру Тициана из Галереи Боргезе. Эта работа, одна из самых прославленных в истории искусств, несколько лет находилась в реставрации, и кураторы выставки в Палаццо делле Эспозициони решили ознаменовать радость ее возвращения: на встречу с "Любовью Земной и Любовью Небесной" съехались многие ее современницы — прекраснейшие венецианки из музеев со всех концов мира.
Четыре великих мифа и власть Джорджоне
"Les temps des genies" — "Век гениев" — так называется одна из самых блестящих книг об искусстве Высокого Возрождения, написанная французским культурологом Андре Шастелем. Она принадлежит к серии монографий, посвященных различным периодам истории искусства, и в названии с предельной простотой отражена одна из самых характерных примет времени — гениальность. Банальное утверждение, но оно не делается от этого менее справедливым. Если же добавить еще одну банальность, определив Высокое Возрождение как время богов, то это вполне будет соответствовать месту эпохи в культурной иерархии европейского сознания. Почти в одни и те же годы, почти в одной и той же стране, в начале XVI века жили и творили пять гениев, вокруг имен которых еще при жизни образовались великие мифы, определившие всю культурную историю Европы.
Философическая отстраненность Леонардо, невозмутимо взирающего на жизнь и историю, безразличного ко всему, кроме прекрасного, сосредоточенного в его внутреннем мире, — таков художник-философ от Аннибале Карраччи до Пауля Клее. Бешеная интеллектуальная страстность Микеланджело стала прообразом мечущегося и страдающего духа от Караваджо до ван Гога. Небесная гармония спустившегося на землю божества — идеальность Рафаэля — время от времени воплощается в жизнь, например, у Гвидо Рени или Камиля Коро. Наконец, живописность картин Тициана, словно обладающих всей физиологической мощью природы, стала образцом для творцов чистого искусства, начиная с Веласкеса.
С каждым из этих гениев связаны и соответствующие социальные мифы. Дружба Леонардо с французским королем Франциском I, запечатлевшим поцелуй на губах умирающего старца, яростная ругань Микеланджело с папой Юлием II, любовь папы Льва X к Рафаэлю и его предполагаемый брак с племянницей кардинала, император Священной Римской Империи, поднимающий упавшую кисть Тициана, — все это по-разному представляет одно: высочайший социальный статус художника. Никогда больше ни один творец не смог приблизиться к подобному, хотя многие художники и некоторые властители пытались моделировать нечто похожее.
К этим четырем мифам Возрождения примыкает пятый, который, быть может, и уступает остальным по мощи, но превосходит их поэтичностью. Это — миф Джорджоне. Юный и прекрасный, музыкант и поэт, умерший совсем молодым от яда чумы, испитого из уст прекрасной куртизанки. Гондола, покачивающаяся на волнах канала, звуки лютни, младая венецианка, нежнейшая живопись, бархатный плащ — все это, пленяя романтическое воображение, вызывает иронию интеллектуала, в конце концов глупую: именно из гондолы и красавиц соткан миф Венеции, один из самых важных в европейской культуре.
Любая новая деталь, связанная с этими великими мифами, сегодня обречена на то, чтобы стать событием. Экспозиция в Риме могла бы быть и менее безупречной — даже представленная одна, картина Тициана, заблиставшая после удаления слоев затемнявшего ее старого лака, обеспечила бы успех выставке. "Любовь Земная и Любовь Небесная" — одна из самых известных, пленительных и, как всегда бывает с такими шедеврами, одна из самых загадочных картин в мировой живописи. К тому же она связана сразу с двумя мифами, и с тициановским, и с джорджоневским. Это произведение Тициан написал под очевидным влиянием Джорджоне — недаром исследователи часто говорят, что "Любовь" ближе всего к "Сельскому концерту" из Лувра, работе, которая долго подписывалась сразу двумя фамилиями и чье авторство до сих пор не определено. Картина из Галереи Боргезе безусловно принадлежит кисти Тициана, но того периода, когда он еще находился во власти Джорджоне.
Виоланта, Медея, Елена и Прозерпина в одном лице
Эрвин Панофски, один из лучших искусствоведов нашего столетия, начинает свою книгу о Тициане рассказом о видении Святого Августина. Как-то этот святой, погруженный в раздумия о Троице, увидел малое дитя, вычерпывающее ложечкой ручей. Святой указал ребенку на бесполезность такого занятия, на что дитя ответило, что вычерпывать ручей не более бессмысленно, чем раздумывать над сущностью Божественного. Любого искусствоведа, занимающегося Тицианом, Панофски сравнивает с этим аллегорическим младенцем. "Любовь Земная и Любовь Небесная" в таком случае является неиссякаемым потоком, который тщетно пытается вычерпать уже не одно поколение искусствоведов.
С XVII века за картиной закрепилось ее настоящее название. Оно настолько же удачно, насколько и расплывчато. Непонятно, какая из двух женских фигур имеет отношение к земной жизни, а какая к небесной, что значит мраморный бассейн с рельефами, изображающими сцену игры с лошадью и сцену наказания, как обе фигуры соотносятся с пейзажем, явно имеющим символическое значение, что делает амур, заглядывающий в бассейн, означает ли что-нибудь ваза под рукой у одетой женщины и курильница в руке обнаженной. Но главное неясны взаимоотношения двух героинь, столь тонко объединенных композиционно и, в то же время, будто существующих в двух разных мирах.
Из бесконечных рассуждений, посвященных каждой детали картины, от пары кроликов до цветов на коленях дамы в белом платье, состоят тома искусствоведческой литературы. Одна из первых гипотез, основываясь на сходстве прекрасной дамы, смотрящей на зрителя, с портретом работы Пальмы Веккьо под названием "Виоланта", гласила, что дама в белом это Виоланта, дочь Пальмы и знаменитая красавица, в которую Тициан был влюблен. Согласной этой гипотезе, картина изображает Венеру, уговаривающую Виоланту снизойти к мольбам влюбленного и таким образом представляет собой своеобразное объяснение в любви. В другой интерпретации Виоланта становится Медеей, колхидской царевной, славной своим колдовством, красотой и страстностью. Венера явилась к ней пообещать покровительство в обмен на снисхождение к Ясону, приехавшему за Золотым Руном. В Виоланте-Медее также видели Елену Прекрасную, виновницу троянской войны, занятую беседой с Венерой, уговаривающей ее бросить Менелая и полюбить Париса. В одном из толкований эта дама поднялась до уровня богини, и ее назвали Прозерпиной, явившейся из подземного мира, чтобы уступить Венере любимого Адониса. Как известно, богини не поделили этого красавца, и только благодаря вмешательству Юпитера проблема была решена — часть года он принадлежал царству мертвых, и на земле наступала зима, а затем возвращался в объятия Венеры. Таким образом картина запечатлела и символику времен года.
Но на этом список имен не ограничивается. Полия, Диана, Каллисто, Урания, Пандемос, — примеры интерпретаций бесчисленны. По гипотезам, порожденным этой картиной, можно проследить все развитие искусствоведения — от романтических легенд XIX века, связанных с личной жизнью художника, до новейших спекуляций в стиле Роберта Грейвса на тему двуединства Великой Богини и представлений о жизни и смерти, которые явлены в истории Венеры и Прозерпины.
Ни одно из предложенных названий не пришлось впору творению Тициана. Впрочем, удалось обнаружить, что герб на водоеме-саркофаге принадлежит венецианскому патрицию Николо Аурелио, и картина, очевидно, написана по случаю его бракосочетания. Последнее время искусствоведы оставили попытки привязать сюжет Тициана к какой-либо конкретной истории. Его ищут в связи с венецианской культурой XVI века в целом, с поэзией и прозой Бембо и Аретино, с романом "Гипнеротомахия Полифили", одним из самых загадочных произведений литературы Возрождения, с поэтикой венецианской куртуазности, равно преклонявшейся перед образом прекрасной невесты и прекрасной куртизанки, наконец, в глубинной связи с самой венецианской жизнью, столь отличной от всей остальной Европы. Венеция породила тип картины, который удачнее всего определен самими венецианцами, — "poesia", когда сюжет, в отличие от флорентийского "istoria" никак не может быть точно пересказан и все время ускользает, подобно сновидению, что наутро мы тщетно пытаемся вспомнить.
Венецианский подиум всегда двусмысленен
На последнем венецианском биеннале особым успехом пользовалась выставка, устроенная Питером Гринуэем. Это были потоки разнообразных тканей, заполнявших собой выставочное пространство. Как всегда, Гринуэй прав — в Венеции надо устраивать именно такую выставку: подобного обилия драгоценных тканей, как в венецианской живописи, не встречается больше нигде. Шуршащий шелк и бархат, переливающаяся парча, развивающиеся плащи и драпировки, воздушные шарфы, вышитые рукава и рубашки, меха, плащи и пояса, украшающие бесчисленный сонм венецианских красавиц, разбредшихся по всему миру, могли бы послужить темой не одной статьи в рубрике pret-a-porter. Венецианки то кутаются в в них, то из них выпадают, то возлежат на них, то их демонстрируют, то их скидывают. И как известно, более женственно мягкой, соблазнительной, стыдливой, двусмысленной и тонкой живописи нет на свете.
Может быть, это вызвано влажным воздухом, туманом, рябью отражений в каналах, лагунами, влиянием Востока, переменчивостью венецианского характера и привычкой к византийской роскоши. Начиная с Мадонны Беллини и вплоть до Клеопатры Тьеполо венецианскую живопись заполняют изображения красавиц, очень похожих друг на друга, независимо от того, святые они или грешницы. Зайдя в зал венецианцев XVI века, зритель чувствует себя так, будто попал на крышу одного из дворцов, где собрались прелестные горожанки, подставившие свои волосы золоту адриатического солнца, по известному венецианскому способу окраски волос. Венеция XVI века славилась своими куртизанками так, как Париж славился ими в XIX столетии. Немецкие купцы и французские дворяне приезжали сюда опустошать свои кошельки и увозили из Венеции портреты прекрасных женщин. Чувственность стала одной из характернейших черт венецианской жизни и живописи.
Слава города куртизанок порой вводила в обман. Так, например, картина Карпаччо, известная как "Куртизанки", оказалась изображением вполне приличных особ на террасе, следящих за охотой в одной из лагун. Знаменитая картина Париса Бордоне, всегда называвшаяся "Любовники" и служившая типичным примером прелестей венецианской жизни, изображает на самом деле обмен кольцами двух помолвленных новобрачных. Но добродетель и порок неразличимы на венецианском подиуме. А вся жизнь этого города состоит из сплошных нюансов, неуловимых, как отражение в каналах. В толпе красавиц, заполнивших сейчас Палаццо делле Эспозициони, трудно разобрать, где находится Любовь Земная, а где Любовь Небесная. Именно это и стало лучшим комментарием к загадочной картине Тициана.
Венецианские грезы бывают материальными
Кроме живописи, на выставке также находятся венецианские скульптуры, гравюры и рисунки того времени. Среди них - гравюра Маркантонио венецианского периода, получившая впоследствии название "Сон Рафаэля", хотя никоим образом с Рафаэлем она не связана и была создана Маркантонио до его приезда в Рим. Сюжет ее так же загадочен, как и сюжет "Любви Земной и Любви Небесной". Одно ясно — изображены две спящие женщины, и им то ли угрожают какой-то кошмар пожарища и страшные чудовища, то ли снится эта угроза. Сон, грезы, мечтательная меланхоличность давно определены как главные характерные черты венецианского искусства XVI века.
"Сон Венеры" Джорджоне, садистская задумчивость его "Юдифи", смесь реальности и грез в "Сельском концерте", ощущение мимолетности видения обнаженной фигуры в "Любви Земной и Любви Небесной" — все это особая венецианская тема в итальянском Возрождении. Она составила образ Венеции во всей европейской культуре, неизменный и поныне. Венеция воспринимается как мираж, обман, наваждение, как некая иллюзия, призванная скрыть неизбежную катастрофу, оскудение и упадок. Множество писателей, художников и композиторов, влюбленных в город, бесконечно глядели в каналы, пытаясь запечатлеть образ, который ускользал и таял.
На выставке в Риме собрано много поздних гравюр различных европейских школ с венецианских мастеров XVI века. Когда после сияющей красоты картины Тициана взгляд обращается к сероватым оттискам XVII-XVIII веков, то чувство оскудения возникает само собой. Прекрасный образ Венеции превращался в бесформенную рябь всякий раз, когда его пытались схватить и удержать. Впрочем, можно вернуться в зал, где блистает драгоценными цветами, очищенными от пожелтевшего лака, "Любовь Земная и Любовь Небесная", быть может, самое достоверное свидетельство великой венецианской иллюзии.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ