Масштаб траурных церемоний, с которыми проводили в последний путь пятнадцатого патриарха Московского, не имеет прецедентов во всей истории русского патриаршества, а возможно, и во всей истории Русской церкви. И это не удивительно: освобожденная 18 лет назад от опеки ЦК КПСС и КГБ церковь так и не освободилась от государства.
Допетровских патриархов, как правило, тихо и без пышности погребали в Кремле, там же, где была их резиденция, иногда даже непосредственно в день смерти. Прощание с первосвятителями советского времени проходило под контролем власти, бдительно следившей за тем, чтобы это событие не приобретало опасного размаха. И только погребение Алексия II сопровождалось почестями и выражениями скорби, которые, пожалуй, превосходят все похороны государственного значения, случившиеся за последние несколько лет. В дополнение к официальному трауру и фактическому закрытию центра Москвы в день похорон вся страна могла видеть заупокойную литургию и отпевание в прямом телеэфире, со всеми подробностями многочасового скорбного последования, включая и неожиданные — рыдания архиепископа Истринского Арсения или внезапное недомогание местоблюстителя патриаршего престола, митрополита Кирилла.
В этом много закономерного. При покойном патриархе его сан был окружен такой пышностью и такими атрибутами внешнего величия, которые для русской церковной истории мало привычны. Грандиозный храм Христа Спасителя стал настолько привычной и стилистически адекватной "сценой" для торжественных и многолюдных патриарших богослужений, что кажется даже непонятным, как церковь раньше обходилась без этих просторов. Даже в царские времена парадные архиерейские богослужения вряд ли могли соперничать с византийским великолепием праздничных патриарших служб, за которыми только архиереев иногда были десятки, не говоря о младших клириках, и все это воинство блистало нарядными облачениями и безукоризненной слаженностью малейших обрядовых жестов.
Святейший ценил это размеренное богослужебное благолепие, в котором церемониального сверкания было, конечно, куда больше, нежели аскезы. Хотя регулярно бывали и совсем другие патриаршие службы в московских храмах, несравненно более скромные, даже смиренные. Но их не показывало телевидение, на них не было первых лиц государства.
Если задуматься, мы до странного мало знаем о покойном как о человеке. В конце 1980-х, когда церковные иерархи стали мелькать на экранах всесоюзного телевидения, он, тогда еще митрополит Ленинградский и Новгородский, иногда, помнится, улыбался в кадре, говорил свободно и "от себя". Но во время своего патриаршества, появляясь на публике или перед камерами, он, как правило, сохранял спокойно-отрешенное выражение лица, а в словах его сложно было уловить человеческую индивидуальность интонации, тем более что часто речи для него писали другие.
Его многие ругали при жизни: либералы — за сотрудничество с КГБ и демонстративную дружбу с властью, фундаменталисты — за относительно благодушные отношения с католиками, членство РПЦ во Всемирном совете церквей и за произнесенную в 1991-м речь перед нью-йоркскими раввинами, которая открывалась словами "Дорогие братья, шолом вам во имя Бога любви и мира" (кстати, эту речь патриарх тоже сочинил не сам). Критики хватало и после его смерти, хотя, например, один из главных "супостатов" покойного при жизни, самостийный патриарх Киевский Филарет (Денисенко), неожиданно проявил хотя бы показные христианские чувства и такт, отслужив панихиду по первосвятителю, который его, Филарета, предал в свое время анафеме. Как ни странно, в российских проявлениях скорби такта подчас было меньше: малосведущие люди стали говорить о немедленной канонизации покойного, а представители власти — о заслугах почившего перед государством, как будто служение государству для духовного лица является наипервейшим долгом. Впрочем, в новейшей истории Русской православной церкви отношения Алексия II с государством действительно многое определяли.
Избрание патриархов Сергия, Алексия I и Пимена было, по существу, формальностью: кандидатуру на место предстоятеля Русской церкви епископату указывало руководство страны (приблизительно так, с высочайшей подсказки, патриархов "избирали" и в допетровское время). Однако выборы патриарха в 1990-м действительно заслуживали этого названия: до избирательного Поместного собора никто не мог гарантировать, что патриарший куколь достанется не упомянутому Филарету (Денисенко), тогда митрополиту Киевскому и местоблюстителю престола после смерти патриарха Пимена, а более популярному митрополиту Ленинградскому и Новгородскому.
Что церковь возрождается и набирает влияние, было отчетливо понятно уже в тот момент. И, кроме того, она, как тогда казалось, наконец-то получала беспартийную свободу и проповеди, и административной деятельности, а симпатии к православному христианству были одним из выражений отречения от советского прошлого. А для интеллигенции — вдобавок еще и жестом причастности к дореволюционному культурному наследию. В этих романтических условиях патриарх олицетворял для общества возрождение и Русской церкви, и благостно-расплывчато понимаемой "духовности". Однако вскоре ему довелось стать и одним из олицетворений новой русской государственности.
Он публично благословил Бориса Ельцина на правление во время первой церемонии президентской инаугурации, и этот жест был воспринят в том же смысле, что и тогдашние слова Ельцина: "Великая Россия поднимается с колен". 19 августа 1991-го он отказался (хотя, говорят, и после некоторых колебаний) поминать "власти и воинство", а после подавления путча в своем послании радостно приветствовал "конец тоталитаризма".
Но освобожденная от опеки ЦК и КГБ церковь все-таки испугалась, что в новых условиях не сможет справляться сама, без помощи государства. Сработал выработанный веками инстинкт, подсказывающий, что поддерживать союз с властью и полезнее, и спокойнее. К тому же многие в церковных кругах начали мечтать не только о возвращении всех храмов и монастырей, но и о тотальной реставрации дореволюционного могущества церкви, включая и имущественную базу, а эти чаяния без прямой государственной поддержки было даже в теории трудно осуществить. С другой стороны, для государства церковь была единственным надпартийным общественным институтом, с которым можно было контактировать в расчете на широкую поддержку. Так постепенно сложилась, говоря в терминах церковной истории, диковинная "симфония" предстоятеля церкви и главы светского демократического государства.
"Первоначальное накопление" 1990-х церковь не то чтобы прямо благословляла, но и не осуждала, и ее призывы не только к государственным щедротам, но и к частной благотворительности были вполне расслышаны и нашли отклик. Сложная и многообразная экономическая деятельность Русской церкви с благословения властей утратила всякую прозрачность и к тому же была во многих сферах фактически освобождена от налогов. Причем это относилось не только, скажем, к взиманию платы за совершение треб, но и к торговле иконами и утварью, если она происходила под патронажем прихода или монастыря. А одним из главных околоцерковных скандалов начала 1990-х были просочившиеся в прессу сведения о том, что свою фискальную неподотчетность высшее церковное руководство использует в том числе и для беспошлинного ввоза в страну алкогольных и табачных изделий.
При административной и финансовой поддержке властей, как федеральных, так и региональных, церкви передавались и продолжают передаваться сотни и тысячи объектов. Сам патриарх на эту тему, как правило, высказывался осторожно, признавая, что говорить о полной реституции затруднительно, но можно только приветствовать возвращение храмов и монастырей, когда это "возможно и необходимо". Однако часто церковь расходилась во мнениях насчет "возможности и необходимости" немедленного возвращения того или иного храмового здания с теми, кто эти здания занимал. Прежде всего речь, конечно, идет о музеях, конфликты с которыми за эти 18 лет возникали неоднократно и часто улаживались в пользу церкви под административным нажимом сверху. Частным случаем постоянно тлеющего конфликта между церковью и музейным сообществом была судьба чудотворных икон и реликвий, оказавшихся в музейных собраниях. Церковь однозначно заявила о своих претензиях на эти предметы, хотя по закону они являются частью государственного музейного фонда и отчуждению не подлежат, так что возвращение в этом случае возможно только в форме передачи во временное пользование.
Поначалу при Ельцине патриархия все-таки еще не так явно выказывала охоту служить интересам государства. В 1993-м церковь предпочла во время октябрьских событий держать нейтралитет и выступить в роли посредника, а в 1998-м проигнорировала громкую акцию по захоронению останков императорской семьи (очевидно, с дальновидными намерениями не ухудшать отношения с Русской православной церковью заграницей), хотя от нее ждали совсем иной реакции. Даже патриарший призыв голосовать за Бориса Ельцина на выборах 1996 года был сформулирован крайне осторожно и прозвучал только перед вторым туром.
В правление Владимира Путина сложилась иная конфигурация: президентская политика вызывала дружное одобрение церковных властей, а в протокольных взаимоотношениях патриарха и президента последний все больше напоминал "благочестивейших, самодержавнейших" царей Византии и допетровской Руси. На службах в пасхальную ночь президент присутствовал уже не как частное лицо, а как властитель, которому выделены соответствующие привилегии: патриарх во всеуслышание обращался к нему с торжественным поздравлением не в общем порядке, а отдельно. Постепенно сложилась традиция после церемонии президентской инаугурации служить в Благовещенском соборе Кремля (домовой церкви русских царей) молебен о благословении начинающегося правления, в чин которого были включены текстовые заимствования из чина венчания на царство.
Даже главное "внешнеполитическое" достижение Русской церкви во время патриаршего служения Алексия II — восстановление общения с РПЦЗ — не произошло бы без прямой поддержки президента, что церковь всячески подчеркивала. Во время церемонии подписания Акта о каноническом единстве Владимир Путин стоял на амвоне храма Христа Спасителя между двумя первоиерархами, московским и зарубежным. Впрочем, если по справедливости, причиной этого объединения стал сам ход истории: ведь главной причиной агрессивно-обособленного положения РПЦЗ было само существование Советского Союза.
Вопреки распространенному представлению, патриарх вовсе не является единоличным руководителем Русской церкви: все сколько-нибудь важные для общецерковной жизни решения он принимает совместно со Священным синодом, а дела особой важности должны выноситься на Архиерейские и Поместные соборы. В советское время эта коллегиальность была в основном формальной: в делах церкви последнее слово все равно было за совсем другими органами.
Но за эти 18 лет радикально изменилось и положение "генералитета" церкви, ее архиереев (епископов, архиепископов и митрополитов). Архиереи почувствовали за собой право если не на самостоятельную политику, то на суждение о церковных вопросах и получили возможность по-своему строить, хотя бы на своем, региональном уровне, отношения с властью. К тому же епископат невероятно вырос количественно, побив все рекорды дореволюционной истории церкви. Епархиальные архиереи оказались на положении полновластных князьков, распоряжающихся подчиненным им духовенством по своему произволу, и управы на них, по существу, нет никакой. Государство чаще всего только оберегает их свободу. Случаи, когда на отдельных архиереев "сливали" компромат, и возникали громкие скандалы (как было с Екатеринбургским епископом Никоном (Мироновым), обвиненным в гомосексуальных домогательствах), единичны, и в них чаще всего задействованы какие-то привходящие обстоятельства вроде финансовых разногласий. К тому же наверху оскандалившихся особо и не наказывали.
С одной стороны, епископат это положение не может не радовать: в обмен на лояльность они всегда получат защиту и покровительство. С другой — среди и высшего, и рядового духовенства все эти 18 лет было немало людей, которые с генеральной линией церковного руководства не согласны. "Либералы" среди них, как правило, люди пуганые и оттого осторожные; покойный патриарх, очевидно, им симпатизировал, но выказывал это редко и неявно. "Фундаменталисты" бывают куда активнее. До открытого неповиновения, которое оказал церкви епископ Чукотский Диомид (Дзюбан), доходит редко, но среди остальных архиереев вряд ли мало тех, кто, не идя на крайности, придерживается сходных мнений. Внешнее равновесие между "партиями", поддерживавшееся все эти 18 лет, можно отнести к выигрышным сторонам того курса, которого придерживался Алексий II.
Вопрос о продолжении этого курса или выборе нового возникнет уже скоро. Список возможных кандидатур на вакантный патриарший престол открывает теперешний местоблюститель, митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев), занимающий место председателя отдела внешних церковных связей — пост, который он превратил во второй по значимости в системе управления церковью. Умный и амбициозный политик, чрезвычайно образованный человек с отличными карьерными способностями (в 29 лет он стал епископом, в 30 — архиепископом), контактный, предприимчивый и любящий публичность: эти свойства действительно добавляют баллов кандидатуре митрополита Кирилла. Не факт, что многие собратья относятся к нему благожелательно — хотя бы из-за его прошлого, в котором есть и пресловутый табачный скандал, и близость к митрополиту Никодиму (Ротову), яркому церковному деятелю брежневских времен, имевшему репутацию убежденного экумениста (и даже тайного католика). Но для государства, в силу и своей представительности, и политической гибкости, и влиятельности, Кирилл действительно может казаться неплохим выбором. В случае его избрания (помимо радикальных кадровых перестановок, конечно) можно ожидать даже демонстративных шагов в сторону "церкви с человеческим лицом", открытой вызовам времени. Но вряд ли эти шаги примут характер настоящих реформ.
Главный соперник Кирилла (бывший когда-то его подчиненным), митрополит Калужский и Боровский Климент (Капалин),— фигура куда менее известная во внецерковной среде, но чрезвычайно влиятельная. Это он курировал нашумевший проект по введению в школах "Основ православной культуры", он же сыграл решающую роль, к примеру, в недавней передаче церкви христианских реликвий из собрания Музеев Кремля. Дополнительным аргументом в его пользу могут быть и дружеские отношения с супругой президента Светланой Медведевой, которую митрополит всегда демонстративно привечал на публичных мероприятиях со своим участием. Возможно, государству приглянется и такой патриарх: "твердая рука", жесткий бюрократ, выстраивающий вертикаль власти в церковных структурах, но при этом абсолютно управляемый.
Двое других вероятных кандидатов из числа постоянных членов Синода — митрополит Минский и Слуцкий Филарет (Вахромеев) и митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (Поярков) — могут иметь какие-то шансы лишь в качестве компромиссных переходных фигур. Оба иерарха хотя и имеют репутацию опытных администраторов, но уже весьма в летах, и в случае избрания кого-то из них церковь ждет разве что период тишины и благолепия, прикрывающего очевидный застой. А митрополит Филарет вдобавок еще и представитель другого государства, что российскому руководству может показаться неудобным.
Сразу после похорон святейшего Священный синод под председательством митрополита Кирилла определил дату выборов нового патриарха. Это произойдет на Поместном соборе, в котором заседают не только архиереи, но и представители рядового клира, монашества и мирян. Он пройдет с 27 по 29 января, а два предыдущих дня, 25 и 26 января, будут идти подготавливающие это событие заседания Архиерейского собора. Поместный собор в патриаршество Алексия II, вопреки Уставу Русской православной церкви, не собирался ни разу, что многие истолковывают как следствие нежелания епископата подключать к принятию решений нижестоящие "сословия" церковного народа. На самом деле вряд ли епископам есть чего опасаться. Выбор делегатов (по одному священнику и мирянину от каждой епархии) подконтролен епархиальному архиерею, который вправе взять с собой на собор только тех, на чью лояльность он может положиться. И это еще одно свидетельство того, что если не демократичности, то хотя бы прозрачности принимаемых решений в ходе патриарших выборов можно не ждать.